Три европейских кризиса, которые никак друг с другом не связаны
Как правило, мы вспоминаем о Европе в те моменты, когда там случается что-то ужасное. Наше понимание этого континента с населением в 500 миллионов человек основано на череде ярких вспышек, так или иначе связанных со всплеском насилия, а вовсе не на знании постепенно развивающихся тенденций, которые заполняют пространство между ними.
В настоящее время Европа столкнулась с тремя кризисами. Во-первых, это кризис безопасности и всплеска экстремизма, в чем мы в очередной раз убедились после терактов в Брюсселе во вторник, 22 марта. Во-вторых, это кризис миграции — сотни тысяч мигрантов и беженцев пришли на этот континент с юга — и споры о том, каким образом ее можно контролировать. В-третьих, политический кризис, охвативший множество стран, в которых традиционные левоцентристские и правоцентристские партии сдают свои позиции в борьбе с более радикальными и нетерпимыми партиями.
Если посмотреть на эти три кризиса сквозь залитую кровью призму, может показаться, что все они — лишь части одного масштабного кризиса. Терроризм, мигранты и политика слились воедино, обуславливая и подпитывая друг друга. Однако между ними нет непосредственной связи.
Во-первых, кризис экстремизма не связан напрямую с кризисом миграции.
Ни один из экстремистов, стоявших за терактами в Бельгии, не был беженцем или мигрантом, прибывшим в страну в рамках нынешней волны миграции. Как и в случае почти со всеми организаторами и исполнителями крупных терактов в Париже и Лондоне за последнее десятилетие, все они — европейцы, выросшие в преимущественно светских семьях, которые в основной массе довольно неплохо интегрированы в социальную и культурную жизнь этого континента.
Что меня всегда поражало в Моленбеке — районе Брюсселя, откуда вышло наибольшее число европейских джихадистов с 2014 года — так это то, насколько мало эти жестокие люди знают о марокканской культуре своих предков и как мало они ей интересуются. Эти люди стали чисто европейским феноменом: это жалкие преступники, не получившие нормального образования, которые приобщаются к экстремизму через тюрьму, а не через культуру. Дело не только в том, что сирийские беженцы с высокой долей вероятности не захотят приобщаться к экстремизму, но и в том, что экстремисты не просто не связаны с беженцами, но и на самом деле противостоят им.
Во-вторых, кризис терроризма, как правило, не является продуктом каких-либо политических или культурных тенденций в Европе.
Стоит внимательно изучить период примерно с 2006 по 2012 год, когда уровень джихадистского терроризма в западных странах упал до рекордно низкой отметки: в большинстве стран за эти годы не произошло ни одного теракта. Терроризм был серьезной угрозой для западных стран с момента начала войны в Ираке, в 2003 году, и до конца 2005 года, когда этот феномен практически исчез. А затем произошел новый всплеск терроризма, в частности после 2014 года.
Это свидетельствует о том, что подъем терроризма обуславливается вовсе не силами и демографической ситуацией внутри Европы. Он происходит тогда, когда какое-либо иностранное экстремистское движение — «Аль-Каида», Исламское государство или их ответвления — начинает видеть в западных странах препятствие для реализации своих территориальных амбиций и вербовать жестоких или уязвимых людей, чтобы заставить эти страны отступить.
На этой неделе эксперт по терроризму Уил Маккантс (Will McCants) написал: «Пока западные страны будут принимать участие в войнах, которые ведут джихадисты, джихадисты будут вести войну с западными странами. Это не столько причина для изменения политики, сколько мрачное напоминание о том, что для Западной Европы беззаботное время подошло к концу».
Сейчас имеет смысл попытаться снять те барьеры для интеграции, которые заставляют молодых людей становиться экстремистами. Однако стоит также признать, что мотивы, которыми руководствуются эти люди, зарождаются вовсе не в недрах Европы или ее культурных сообществ.
В-третьих, политический кризис нельзя считать отражением или реакцией на упомянутые выше события в Европе.
Ультраправые партии, решительно выступающие против мигрантов, уже заняли третьи места на выборах во многих странах. Они набирают вес за счет страха местных жителей, опасающихся, что их континент захлестнет волна мусульман, евреев, славян и других групп, которые они считают цивилизационной угрозой, а также за счет трагических событий, подобных терактам в Брюсселе.
Тем не менее, эти партии оторваны от основной массы населения Европы. Практически все их избиратели живут в районах, где очень мало иммигрантов, мусульман или иностранцев: те, кто живут бок о бок с представителями этих социальных групп, не голосуют за радикальные партии. Популярность этих партий медленно росла в течение последних 40 лет вне всякой зависимости от каких-либо других тенденций, кроме постепенного снижения популярности крупных центристских партий.
Их главный миф основан на иллюзии. Мусульманское население Европы, численность которого составляет 19 миллионов человек, довольно немногочисленно и увеличивается медленно (волны беженцев и мигрантов слишком малы, чтобы привести к существенным изменениям в статистических данных), но, поскольку мусульмане живут в городах и постоянно находятся на виду, их преступления и экстремистские наклонности регулярно попадают в заголовки, и у избирателей складывается впечатление, что их, по крайней мере, в пять раз больше, чем есть на самом деле. Яркие вспышки насилия делают общую картину более расплывчатой и заставляют избирателей видеть связи там, где их нет.
Дуг Сондерс (Doug Saunders)
