Большое интервью Алексея Журавко: о детском доме, миллионах долларов, дружбе с первыми лицами украинской власти и возвращении на родину

Сегодня не стало Алексея Журавко. Вспоминать мы его будем долго, он был непримиримым яростным бойцом информационного фронта. Просто потому, что не мог держать в руках автомат — а так, конечно, пошёл бы в окопы. А ещё он был очень яркой и неординарной личностью из когорты людей, которые «сделали себя сами». Это интервью мы записали зимой 2021 года. В нём мы попытались показать, каким Алексей был вне политики, какой была его жизнь с момента рождения — о чём он мечтал, во что верил, что вело его по жизни и давало силы. Он говорил, что это было его любимое интервью... Публикуем его вновь.

* * *

Алексей Журавко — один из самых известных украинских политэмигрантов, ныне проживающих в России. Он яркий боец информационного фронта, которого любят цитировать российские СМИ.

Активность Журавко и его яростная непримиримая позиция по отношению к установившимся после майдана порядкам в стране не могли остаться незамеченными украинскими спецслужбами: он был объявлен террористом. Как правило, в СМИ и соцсетях Журавко пишет о политике и очень редко, практически никогда, о себе самом. Тем не менее, судьба Алексея Валерьевича крайне интересна: он вырос в детском доме, выжил и не сломался в лихие 90-е, успев поработать дворником и подмастерьем у сапожника, стал успешным бизнесменом и щедрым благотворителем, политиком и даже правительственным чиновником. Всё это — будучи инвалидом. Его успех пытались объяснить связью с первыми лицами украинской власти: одни называли его внебрачным сыном президента Леонида Кучмы, другие — ширмой для бизнеса министра внутренних дел Юрия Кравченко.

«Антифашист» решил выяснить, что (или кто?) на самом деле стоит за успехом Алексея Журавко, как инвалид детства смог достичь того, что не под силу многим здоровым людям. От детского дома — до сегодняшнего дня. Наше большое интервью — вашему вниманию.

«Моё детство закончилось в 7 лет»: о детском доме, родителях, первых заработках и опыте жизни под лестницей

— Как вы оказались в детском доме? Известно, что у вас была семья, и ваш отец был довольно значимой фигурой в украинском футболе. Тем не менее, вы выросли в детском доме. Почему?

— Родился я с такой патологией, что врачи даже не хотели меня показывать родителям. Их уговорили отдать меня в детский дом, спецприют «Колокольчик» в Днепропетровской области, город Днепродзержинск. Родители написали заявление об отказе от меня. Вот так я оказался в «Колокольчике».

— Родители вас навещали?

— Сначала нет, мы потерялись. Потом воспитатель Ольга Васильевна нашла моих родителей, мне было тогда лет 7—8. Родители приезжали в детский дом, забирали меня к дедушке, к бабушке в Очаков.

— Вы родителей простили за то, что они отказались от вас?

— Я давным-давно простил своих родителей. Родители у меня очень хорошие, я и папу любил, и маму люблю, и сестру. У меня нет никакой обиды на них. С одной стороны, я даже в чём-то благодарен им, потому что, наверное, воспитываясь дома, я бы не вырос тем, кем я вырос. А в детском доме меня обучали жить, выживать.

— После того, как вы вышли из детского дома, начали самостоятельную жизнь, вы поддерживали с ними отношения?

— Когда я ушёл из детского дома в 15 лет, начал работать, я их уже нашёл на новом месте, они переехали в Николаев. Мы встретились, и я им сказал, придёт время, я вас заберу, а сейчас я сам буду обустраивать свою жизнь. Потому что я считал, что мне нужно выстраивать самостоятельную жизнь, и иметь свою семью. И уехал от них на «Запорожце».

— Вернёмся к детскому дому. Как вам удалось не потерять связь с внешним миром? Ведь это был не обычный детский дом, а дом для детей-инвалидов — достаточно закрытое учреждение.

— В то время всё было несколько не так, как сейчас. Тогда связь с внешним миром потерять было невозможно. Мы воспитывались в детском доме на духе патриотизма, уважения к старикам, сочувствия и помощи тем, кто слабее тебя. Нас учили тому, как выжить в окружающем мире: как приготовить поесть, постирать, сделать уборку, выращивать живность нас тоже обучали, цыплят, например. Тогда ставилась задача перед такими учреждениями, чтобы ребёнок не только выжил, но и мог найти себя в окружающей среде, умел коммуницировать с другими людьми, обладал определённым мировоззрением, опытом.

Ну и, самое главное, нам давали образование, нас учили, поэтому мы не чувствовали какой-то ущербности своей в этом плане по отношению к здоровым людям. К нам приходили в гости дети и внуки воспитателей, приходили дети из Жилпосёлка, где был расположен наш детдом, мы общались, играли вместе, растили голубей. Мы выезжали за пределы детдома часто на своих колясках, на Жилпосёлок, в город, в зоопарк, на море нас возили. У нас была обычная жизнь обычных людей. Поэтому закуклиться внутри себя, жить своим маленьким мирком у нас просто не было никаких шансов тогда. И я думаю, что если бы я рос в семье, то, наверное, я был бы изнеженным, очень ранимым, оберегаемым семьёй, и не смог бы чувствовать себя уверенно в жизни. А так я вырос нормальным зрелым парнем, который чётко знал, что должен состояться в жизни и не ныть от неудач. У меня детство закончилось очень рано, в 6—7 лет, и почти сразу началась осознанная жизнь, в которой я уже не чувствовал себя ребёнком.

— После детского дома вы пошли учиться в ПТУ. Это был осознанный выбор или необходимость?

— Я пошёл туда осознанно, да. Но всё-таки не за профессией. Я ушёл из детдома в 15 лет, мне нужно было получать среднее образование, я пошёл в Луганское ПТУ для инвалидов учиться на закройщика обуви. Учился я заочно, по сути. Месяца три учился, месяца два был на заработках, потом снова учился, потом снова на заработках. Тогда уже Советский Союз рухнул, и вообще всё рухнуло, а мне надо было зарабатывать на жизнь, я хотел иметь свою квартиру. Поэтому работать начал очень рано. В училище я учился, честно говорю, не для того, чтобы становиться закройщиком, потому что с одной рукой полноценно это сделать нереально — «полупроводник» никому не нужен, нужен мастер в своём деле. Я мог делать только три-четыре операции на конвейере, а дальше что? Тем более, если при Союзе выдавалась путёвка, было распределение, ты мог попасть на фабрику какую-нибудь, получить общежитие или малосемейку, то после развала этого уже не было, нужно было выживать самому. Поэтому в училище я поступил, чтобы просто получить среднее образование, чтобы потом иметь возможность поступить в институт.

— Вы сказали, что во время учёбы работали. Кем? Что это была за работа?

— На самом деле, свои первые деньги я заработал ещё в детском доме. У нас было подсобное хозяйство, мы там держали нутрий, кур, кроликов, свинок, даже лошади были. У меня была предприимчивая жилка, я выращивал из цыплят нормальных кур и продавал их на рынке. Зелень тоже продавал на рынке.

Когда я вышел из детского дома, я собирал бутылки, сдавал их, потом работал дворником, был подмастерьем у сапожника, в общем, выживал, как мог.

— Где вы жили, после того, как ушли из детдома и подрабатывали?

— Первые два месяца я жил под лестницей в общежитии.

— Правда что ли? Вот прямо под лестницей?

— Да, первые два месяца, да. Потом, когда устроился работать на ХЦБК (Херсонский целлюлозно-бумажный комбинат — Л.Р.), мне дали комнату в заводском общежитии.

«Платить будешь? Не буду!»: о первых миллионах, общении с криминалом, и выживании в лихие 90-е

— Кем вас взяли на это предприятие?

— На ХЦБК я работал в снабжении, но не слишком долго, потому что ХЦБК развалился, тогда как раз был период, когда заказов не было, предприятия останавливались. После этого пошёл на предприятие «Аметист», это был стратегический военный завод, выпускали продукцию военного назначения, но тоже оттуда ушёл быстро, потому что не захотел подписывать «левые» накладные. Государственные предприятия умирали постепенно, и я решил пойти в частный бизнес, тогда он стал активно развиваться. Нашёл предприятие «Каштан», работал там сначала в найме. Жилка бизнесовая у меня была, начал я с реализации цемента, шифера — подешевле купил, подороже продал. «Каштан» был не очень большим предприятием, доходы были тоже не очень большие. И как-то я приехал на Краматорский цементно-шиферный завод, и уговорил там одного человека дать мне товар на реализацию, доходность выросла сразу, конечно. Директор «Каштана» не жадничал тоже. У меня стали появляться деньги, я даже мог позволить себе их копить. Потом увидел, что есть доходная тема — продавать жвачки, чупа-чупсы. Я поставил киоск, и поехал в Германию, привёз машину б/у (тогда это без налогов делалось), набитую жвачками, всякой подобной ерундой. Продал и машину, и жвачки эти. Потом скооперировался с людьми и стал гонять машины из Германии. И вот это стало моим первым серьёзным самостоятельным заработком. Потом у меня появилось много киосков, магазин, и после этого мне пришло в голову открыть ЧП «Журавушка». Так я стал частным предпринимателем. Потом создал содружество инициативных трудоспособных инвалидов, и стал набирать инвалидов на работу в свои киоски.

А потом я познакомился с очень хорошим человеком, он был учёным, Александр Иванович его звали, к сожалению, уже нет его в живых. И он посоветовал мне вложить часть денег не в торговлю, а в производство, чистку теплообменной аппаратуры. И вот так родилось моё первое серьёзное предприятие. Туда я тоже стал набирать инвалидов, создал бригады. Работали с Херсонским нефтеперерабатывающим заводом, Кременчугским нефтеперерабатывающим заводом, белорусский завод. И вот тогда у меня появились уже по-настоящему серьёзные доходы. Но тогда деньгами не платили, а платили нефтепродуктами, и я их реализовывал, превращая в деньги таким образом. На этой теме познакомился с людьми из «Лукойл», стал заниматься нефтепродуктами, нефть перерабатывать. Естественно, доходность ещё больше стала. Мне хотелось развиваться дальше, заниматься чем-то ещё, кроме нефти, и я создал первую пекарню в Херсоне. Туда тоже стал трудоустраивать инвалидов. Потом я выкупил Цурюпинскую швейную фабрику. С тех пор начались знакомства с серьёзными людьми из мира бизнеса и политики.

— Кого вы имеете в виду?

— Я познакомился с Анатолием Толстоуховым, он был министром Кабинета министров, Александрой Кужель, она возглавляла фонд предпринимательства. Меня, как успешного бизнесмена, пригласили на съезд предпринимателей, и там я познакомился с тогдашним премьер-министром Украины Валерием Пустовойтенко, попал к нему на приём, там представил большую социальную программу, посвящённую инвалидам. Так я попал в политику.

— О политике давайте поговорим чуть позже, пока вернёмся к вашему бизнесу. 90-е годы, везде и всюду заправляет криминал. У вас как с ним отношения выстраивались?

— Отношений с криминалом я не имел, но умел находить общий язык с ними и не давал себя в обиду. Случаи были разные. Когда я открыл первые киоски, ко мне приехали за «данью». Был такой Миша Лебедь, но у него со мной ничего не получилось.

— Как так?

— Как сейчас помню, сижу я за столиком пластиковым возле своего киоска с радиотелефоном, тогда они только появились. Подъезжает на «копейке» пацанчик в маечке, мускулистый, весь в наколках, Миша Лебедь из бригады Рустема. Подсаживается ко мне и говорит: «Ну что, пацан, ты уже подрос, мы за тобой давно наблюдаем. Надо платить. Братве же надо как-то жить». Я его послал, сказал, что платить никому не буду. Он посоветовал подумать и сказал, что приедет на следующий день. Я тут же поехал на «чёрный рынок», купил револьвер старого образца. На следующий день они приехали, уже несколько человек. «Платить будешь?». «Не буду!». Миша меня ударил в голову, я упал со стула, как раз рядом со своим «Запорожцем». Достал оттуда револьвер и выстрелил ему в ногу. Крик на весь квартал стоял. Я им говорю: «Пацаны, езжайте отсюда, иначе буду стрелять». Они уехали, я тоже заявлений никаких не писал. Проходит где-то четыре-пять дней, приезжает, скажем так, шеф этой группировки, и предлагает мне выпить «мировую». Тогда это называлось «поляну выставить». Потом подъехали люди из Херсона, к которым я обратился, они встали на мою защиту, в общем «поляной» всё и закончилось.

Потом были «тёрки», когда я входил на рынок Херсона. Я тогда завёз три вагона «Белизны», а она тогда из продажи как раз исчезла. Сразу заинтересовались, кто это такой «кручёный» появился, нужно же с него что-то поиметь. У этих тоже ничего не получилось.

— Как вам удалось выжить в те годы? Ведь это удавалось далеко не всем здоровым людям — кто-то ломался, спивался, кто-то опускал руки. Вы не просто выжили, но и преуспели. За счёт чего?

— В первую очередь, присутствовало понятие цели в жизни. Каждый человек должен чётко понимать, что он хочет. У меня такая цель была — я хотел уйти от жизни в доме престарелых, куда я попал бы, если бы не стал работать и зарабатывать. И я сказал себе, что я лучше повешусь, чем там окажусь. Я не привык плакать, просить милостыньку, не привык забиваться в угол. Также я очень хотел иметь жену, ребёнка, машину, дом и жить в достатке. Всё это возможно, если уметь находить общий язык с людьми. Я это умел делать, у меня был этот навык. У меня были родители, родственники, мне нужно было им помогать. И, конечно, мне хотелось что-то создавать, созидать. И я создавал — предприятия, рабочие места, занимался благотворительностью, помогал своему детскому дому, отстроил там четыре корпуса, площадки сделал хорошие. За всё время, пока я работал, я оказал помощи благотворительной более чем на 170 миллионов гривен. Это тоже очень сильно поднимало мой дух, когда я помогал тем, кому было тяжело в то время. То есть, я жил сам, и давал жить другим. Если говорить о деньгах, то я никогда не складировал деньги, они у меня всегда работали. Я вкладывал то в пекарни, то в цех воды, то в строительную компанию. Я любил свой город, Цурюпинск, вкладывал деньги в предприятия, которые там были. Наверное, поэтому у меня всё получалось.

— Сергей Веселовский под одной из ваших совместных фотографий в соцсети написал, что вы были долларовым миллионером. Это правда?

— Да. Я этого не скрываю и не скрывал никогда. У меня был высокий уровень доходов, и высокий уровень жизни, это правда.

«Хозяин Цурюпинска, прикрытие для Кравченко, внебрачный сын Кучмы»: о хитросплетениях политики и бизнеса

— Я, когда готовилась к интервью, почитала, что писала о вас украинская пресса в период вашего взлёта. Некоторые СМИ называли вас «хозяином» Цурюпинска. А вот другие, наоборот, утверждали, что вы всего лишь подставное лицо, а настоящий хозяин всех активов совсем другой человек, состоявший на государственной службе. Что скажете на этот счёт? Как на самом деле было?

— Не было у меня никогда никаких хозяев, как пишут, в высоких кабинетах. Я понимаю, что подразумевается министр внутренних дел Юрий Кравченко, ныне покойный. Но кто знает, какие у меня с ним были отношения?

— Вот и расскажите. Вы как с ним познакомились?

— Мы с ним познакомились возле Верховной Рады, прямо на улице. А уже плотно я начал с ним работать, когда он был губернатором Херсонской области. У нас был хлебозавод, который полностью развалила Укркоопспилка. Я пришёл к Кравченко и сказал: «Юрий Фёдорович, отдай мне завод, я из него сделаю конфетку». Он сказал, что отдаст, но с одним условием — нет, не с откатами — условием было то, чтобы через полгода там уже стали выпекать хлеб, и было полностью отлажено производство. Он вызвал председателя Укркоопспилки, тот сказал, что может его продать за миллион с чем-то гривен. Я сказал, что на данный момент у меня таких денег нет, но через полгода, когда Кравченко приедет ко мне на завод, я отдам эти деньги. Я вложил деньги в производство, открыл там первые пять печей. Я не только там вкладывал в цеха, я привёл в порядок территорию вокруг. Он через полгода приехал, пожал мне руку, поблагодарил и сказал: «Вот это руководитель!». Ну, никто же не знает, сколько ночей я не спал, сколько ресурсов вложил, чтобы всё там расцвело на этом заводе. И если это считать, что кто-то меня прикрывает — так нет, не было этого. Просто я всегда умел достучаться, докричаться до человека и доказать, аргументировано доказать, что это надо сделать. Это просто зависть. Ну, я же не виноват, что у меня — безрукого, безногого — получилось, а у других нет!

Кого мне только не приписывали — и Кравченко, и Кучму, что я его внебрачный сын, и Толстоухова. По Толстоухову могу сказать, что он очень много для меня сделал, и, самое главное, он научил меня широко мыслить, разбираться в политике. Он мне всегда говорил: «Помни, что ты живёшь не один, вокруг тебя люди, и после тебя должно остаться что-то хорошее». А у нас почему-то принято думать, что кругом одни только взяточники, которые ведут чёрную бухгалтерию, прикрываясь инвалидом. Если бы, прикрываясь мной, кто-то зарабатывал, то мне никто бы не позволил потратить 178 миллионов гривен «хозяина» на благотворительность, или дарить по всей Украине машины инвалидам. Слишком дорогое «прикрытие» выходило бы.

И ещё. Все эти разговоры — миллионеры, миллиардеры — это всё уводит не в ту сторону. У нас на Украине так вышло, сейчас Россию ведут по этому же пути такими разговорами. Простой пример: я был миллионером, я жил в Цурюпинске, город процветал. Меня нет семь лет, нет больше миллионера, и что? Город в упадке, предприятия разорены, люди сидят без работы. Вот и всё.

— Что это за история о том, что вы — внебрачный сын Леонида Кучмы?

— Да, мои успехи пытались объяснить и этим даже. Расскажу, как мы с ним познакомились. У нас регулярно проходили «Таврийские игры», песенный фестиваль в Каховке. В тот год на фестиваль приехал Кучма, а до этого провёл расширенную коллегию в облгосадминистрации. Меня, как крупного бизнесмена, на эту коллегию пригласил губернатор. Перед началом коллегии я ездил по коридору, общался с людьми, и так получилось, что меня заметил губернатор, который в тот момент шёл по коридору вместе с Леонидом Даниловичем. Губернатор меня сразу представил ему, сказал, мол, вот, это наш бизнесмен, молодой, но уже солидный, и похлопал по плечу. Кучма тогда предложил мне зайти в кабинет губернатора, пообщаться плотнее. До начала коллегии было 15 минут, мы зашли, и он попросил меня рассказать, чем я занимаюсь, его это заинтересовало. Я рассказал, что восстанавливаю швейную фабрику, закупил новые машинки, и сказал, что родилась у меня идея восстановить ХБК, который тогда был в упадке. Его всё это заинтересовало, он захотел продолжить разговор, и пригласил меня в Каховку. И пока шёл концерт, мы с ним долго говорили, я всё ему о себе рассказал. В итоге он дал мне телефон своей жены, Людмилы Николаевны, сказал, что она ко мне приедет в детский дом, который я восстанавливал тогда.

Я был уверен на тот момент, что он пошутил. Но нет, она действительно приехала, я её много водил по детдому, рассказывал, что уже сделал, что планирую сделать. И потом я по вот таким вот социальным вопросам к ней не раз обращался — не злоупотреблял, конечно — и она мне никогда не отказывала. И так мы помогли нескольким детдомам по всей Украине, и разным учреждениям для инвалидов. И вот во время избирательной кампании в Раду, мои конкуренты решили запустить эту дезу, что я внебрачный сын Кучмы. И эта тема очень прижилась, многие поверили. Поначалу меня это очень возмущало, потому что это обесценивало мои достижения, мол, это не я сам всего добился, а мне «папа» помог. Но потом понял, что что-то доказывать, оправдываться смысла не имеет, и просто забил на это. Но ко мне многие пытались подкатывать, мол, ты же родственник, помоги решить тот или иной вопрос, я всегда отшивал таких. Да, помочь с лечением больного человека, пожалуйста. Помню, мы помогли Степанкову Саше, у него был порок сердца, и требовалась срочная операция, Людмила Николаевна это организовала очень быстро. То есть, такая помощь, пожалуйста. А лоббировать интересы фирм — нет, никогда. Обижались.

— Вы сейчас с Кучмой общаетесь?

— Сейчас нет. Увидимся если когда, поздороваться — поздороваюсь, но за многие вещи, что он делал в плане политики, что позволил сдать страну ради бабла со своим зятем Пинчуком, в отношении Донбасса что творил вот уже сейчас, мне просто противно от этого всего.

— Что произошло с Юрием Кравченко? Как он погиб?

— Я его очень хорошо знал, я работал с ним, поэтому в бред о том, что он совершил самоубийство, я не верю. Он был человеком очень сильной воли, он очень любил жизнь, и чтобы вот так, ни с того, ни с сего, застрелиться? Я не верю. Не хочется, конечно, прослыть конспирологом, но я всё же думаю, что это связано с геополитикой. Украину давно вели на заклание, и всех тех, кто мог сопротивляться этому процессу, устраняли. Кравченко мог сопротивляться, у него была и личная харизма, и ресурсы для этого. Я прекрасно помню, как при нём в Херсоне за очень короткое время исчезли все чёрные риэлторы, я помню, как были зачищены все беспредельщики, я помню, как начала восстанавливаться взлётная полоса, речпорт, и я также помню, как при нём начало подниматься министерство внутренних дел. Он представлял угрозу, потому что имел всё, для того, чтобы попытаться повести Украину в совсем другом направлении, чем она пошла, и к чему пришла в итоге сегодня.

— Юрия Кравченко не стало сразу после «оранжевой революции», в результате которой к власти пришёл Виктор Ющенко. У вас с ним была неприятная история.

— Да, было дело. С его помощью меня пытались обвинить в изнасиловании маленькой девочки. Это была как раз вот эта грязная избирательная кампания, когда он баллотировался на пост президента. 11 августа 2004 года на митинге в Цюрупинске Виктор Андреевич отвечал на поданные из зала записки. В одной из них, анонимной, говорилось о том, что «всем известный товарищ Журавко изнасиловал 12-летнюю девочку. Эта девочка умерла. В больнице этот случай не зафиксировали. Журавко говорит, что вся милиция у него в руках». Ющенко огласил эту записку вслух, и вслух же пообещал со мной разобраться. Естественно, никакой девочки не существовало, никаких, хотя бы липовых, доказательств предъявлено не было, просто наглое враньё. Я подал на Ющенко в суд. Но суд даже отказался принимать этот иск, потому что Ющенко был кандидатом в президенты тогда. Потом я в парламенте уже увидел Луценко, подъехал к нему, схватил за галстук, к себе нагнул и сказал: «Ты ещё горем закончишь». И я до сих пор уверен, что так и будет с ним. Это была идея его и Евгения Червоненко, очернить меня вот так, потому что я выступал против того, чтобы Ющенко был президентом, публично агитировал против него людей. Потом Ющенко, уже став президентом, приезжал в фонд, который был расположен в одном здании с нашим фондом инвалидов. Я тогда выехал ему навстречу, всё ему высказал, что о нём думаю, и сказал, что вам здесь не место. С тех пор я понял, что эти подонки ради власти готовы на всё.

О работе в украинском парламенте, помощи инвалидам и медали «80 лет ВЧК-КГБ»

— Раз мы затронули тему политики, давайте поговорим о вашем участии в ней. Вы сами, будучи успешным бизнесменом, зачем пошли в Верховную Раду — за депутатской неприкосновенностью?

— Нет.

— А зачем?

— Знаете, не многие верят, но я почувствовал, что такое жизнь и смерть. Меня «заказывали», в меня стреляли, поэтому я завёл себе в итоге охрану. Я видел, как трудно живут люди, особенно, инвалиды, ведь я понимаю, что не все смогли так, как я. Я знаю, что такое детский дом, особенно в 90-е, когда он был весь в долгах, когда тухлое мясо, гнилую картошку, гнилую морковь, буряк детям для еды привозили. Когда я первый раз закрывал долги своим воспитателям и учителям, я понял, что мне нужно идти в политику и хотя бы попытаться что-то исправить.

В политике, в Раде, у меня была принципиальная позиция — с бюджетными деньгами я никаких дел не имел. Бизнес — это бизнес, а политика — это политика. Я никогда, как народный депутат, не лоббировал интересы каких-то фирм, тем более, своих — никогда. Я шёл в политику не для того, чтобы заработать, хотя в том бардаке можно было заработать, и уехать из страны уже миллиардером, а не миллионером.

— Что конкретно вам удалось сделать как политику?

— Я помню фонд инвалидов, который был весь в долгах. Я разработал модель, как вернуть эти деньги, и всё получилось, сработало. Второе. Пётр Порошенко, будучи тогда ещё депутатом, хотел отнять у инвалидов территорию отдыха, которая прилегала вплотную к его дворцу под Киевом. Я помешал ему тогда это сделать. Заступив на пост президента, он эту территорию всё-таки отобрал. Теперь слепым людям отдыхать негде. Я развивал безбарьерную среду для инвалидов, их обслуживание, парковки, лифты, спецприёмники. Я также способствовал созданию тысяч рабочих мест для инвалидов. Когда я начинал свою работу, было 82 тысячи рабочих мест, когда я уходил, их стало 250 тысяч. Разница есть? Есть.

— Как этого удалось добиться?

— Я выбивал государственные заказы для предприятий по всей Украине, на которых работали инвалиды.

— Как вы оказались в Партии Регионов?

— Изначально я пришёл в партию НДП (Народно-демократическая партия — Л.Р.). У меня были очень хорошие отношения с Анатолием Толстоуховым, как я уже говорил, и с Валерием Павловичем Пустовойтенко, на тот момент, премьер-министром Украины. Они состояли в этой партии. Потом существование партии подошло к своему финалу, потому что была создана новая партия, она называлась «За единую Украину», создавали её под Кучму, для его поддержки. Меня туда пригласили. Но, поскольку в детдоме меня учили не перепрыгивать через голову, и уважать тех, кто помогал тебе по жизни, я пришёл к Толстоухову и Пустовойтенко, и рассказал, что меня зовут в эту партию. И они сказали мне дословно следующее: «Тебе надо расти, подниматься. Иди, мы не возражаем». Так я попал в эту партию. Потом меня пригласили в Партию Регионов, она тогда только создавалась, и я точно так же пришёл к Кучме и сказал, что меня зовут в эту партию, и он ответил, что не возражает. Так я попал в Партию Регионов, где и пробыл до 2014 года.

— У вас достаточно много медалей, большинство из них за сотрудничество с правоохранительными органами. Вы как с ними сотрудничали и за что они вас награждали?

— В правоохранительных органах есть много инвалидов, которые стали таковыми при исполнении служебного долга. Я приобретал им коляски, машины.

— А медаль «80 лет ВЧК-КГБ» вы за что получили?

— Это общественная награда, её мне вручила общественная организация ветеранов КГБ за благотворительную деятельность. К юбилею моему. Это наша история, мы должны её уважать, почему я должен её стесняться? Это история, она была, она должна сохраняться в нашей памяти.

«Я свою единственную руку в крови пачкать не буду»: о разговоре с Турчиновым, судьбе украинских активов, жизни в России и возвращении на родину

— Вы не раз говорили о том, что потеряли всё, что у вас было на Украине. Кому сейчас принадлежат ваши активы и какова их судьба?

— Я принципиально не обсуждаю эти вопросы, и не жалуюсь, хотя да, я всё потерял, это правда. Просто я знаю, что рано или поздно этим людям всё отольётся, и им за всё воздастся. Я могу сказать за себя — я в своей жизни ни у кого ничего не отобрал, я за всё всегда платил. То, что со мной произошло — это на их совести, и бумеранг ещё вернётся. Они отобрали у меня всё, но оно и им блага не принесло, потому что всё в итоге разрушилось. Они не смогли всем этим комплексом предприятий управлять. Мне очень жаль людей только, что эти лишили их рабочих мест. Их мне по-настоящему жаль.

Я никогда ещё об этом не говорил, сейчас скажу впервые. После майдана меня к себе приглашал Турчинов. Он мне сказал, что готов сохранить за мной кресло уполномоченного по правам инвалидов, но при одном условии — я должен был сделать публичное заявление, что Янукович убийца. Я отказался. Для меня совесть дороже. Я не могу оболгать человека, о котором я прекрасно знаю, что он не отдавал приказ на расстрел. Я работал в Кабинете Азарова, у меня был статус министра, через меня проходила вся секретка. И я прекрасно знаю, что Янукович никаких таких приказов не отдавал. Поэтому я не мог взять грех на свою душу и на всю страну публично оболгать человека. Более того, я прекрасно знал, кто такой Турчинов, я знал его очень давно, и я понимал, что с таким человеком я точно не сработаюсь, равно как и с Порошенко, Яценюком и прочими, кого они привели во власть. По сути, мне предлагали предать тех людей, с которыми я работал, во имя сохранения себя в новой власти. А я не предатель. Возможно, кому-то это покажется сильно пафосным заявлением, громким, но для меня это истина — я не предатель.

Потом со мной связывались из штаба Порошенко, предлагали войти в его партию, с условием сохранения бизнеса и закрытия липовых уголовных дел, которые они успели к тому времени состряпать на меня. Но я сказал: «Нет, я свою единственную руку в крови пачкать не буду». Я Порошенко лично знаю — это существо мерзкое, подлое, лживое, злобное. Поэтому я сказал, нет, никогда. Я с дьяволом в игры не играю.

— Как вы сейчас живёте в России? Почему не получаете гражданство, не идёте в российскую политику, не занимаетесь бизнесом?

— Да, при тех знакомствах, что у меня здесь есть, я мог бы давно получить российский паспорт, и даже, возможно, пойти в российскую политику. Мог бы. Но я не хочу этого. Россия для меня очень дорога, потому что я вырос в СССР, в едином государстве, в котором были и Россия, и Украина, и это для меня одно целое, на самом деле. Но когда на Украине льётся кровь, я не могу спокойно заниматься в России бизнесом или политикой. Я выбрал бороться за Украину, за очищение её от тех подонков, негодяев, которые её захватили и продают оптом и в розницу. Беда, которая произошла с Украиной, она же нависла и над Россией сейчас, и над Белоруссией, кстати, тоже. И когда я борюсь за очищение Украины, речь идёт не только об Украине как таковой, речь идёт о борьбе за весь славянский мир, за Россию и Белоруссию тоже. Мы должны не допустить этой беды в России и Белоруссии, и очистить, отстоять Украину, буквально, спасти её от захвативших её вурдалаков. Да, я не могу этого делать с автоматом в руках, не могу идти воевать на Донбасс, но я, как могу, делаю это пером. Хотя, я скажу честно, я не люблю писать. Вообще. Это не моё. Я люблю пахать: созидать, строить, создавать, ремонтировать, запускать производство, расширять свою деятельность, приносить конкретную пользу людям. Я люблю заниматься экономикой, производством, благотворительностью, люблю помогать людям. Но когда на Украине идёт гражданская война, когда беда вплотную подступила к границам России — я в драке.

— Вы верите в то, что Украина вернётся в орбиту славянского мира?

— Вернуть можно всё. И прочистить мозги можно, и успокоить народ можно, всё можно. Если этого хотят. Я думаю, что украинский народ до самостоятельности ещё не созрел. Он пока не показывает никаким образом, что он осознаёт свои ошибки, признаёт их, понимает, что выбирает не тех политиков, и выбирает не головой, а эмоциями. Но вернуть, повторю ещё раз, конечно, можно. И здесь многое зависит от самой России, и у российского лидера сейчас тоже очень трудные времена. Потому что Россия огромная, многонациональная, и малейшее неправильное движение может привести к очень серьёзным последствиям не только для России, но и для всего земного шара. На сегодняшний день я вижу, что Путин принимает мудрые, взвешенные решения, пусть даже кому-то они не нравятся.

На Украине сейчас очень много людей, которым не нравится всё то, что происходит. Но они не могут ничего не только сделать, но и сказать — репрессивный аппарат работает на полную катушку. Закрывают СМИ, блокируют сайты, людей арестовывают, выносят какие-то нелепые приговоры, штрафуют за язык. Украина, по сути, превращается в большой концлагерь, и да, это фашизм. Но рано или поздно наступит противодействие, эта власть будет сметена, и чем сильнее она будет закручивать гайки, тем сильнее будет протест впоследствии. А знаете, почему вообще такое стало возможным? Потому что люди забыли свою историю, прекратили помнить о том, что такое фашизм на самом деле, какой ценой досталась победа над ним нашим предкам. И история вновь напоминает о себе украинцам.

— Вы верите, что вернётесь на Украину? Только честно.

— Верить-то я верю, а вот выдержит ли сердце — не знаю. Я получаю много информации о своей Херсонской области, и вот каждый день ощущение, что как будто по сердцу льётся горячая кровь. А когда ты с Донбасса получаешь новости об обстрелах, о том, как снайперы работают, о том, как людям там тяжело живётся — ещё вдвойне тяжелее. И вера-то у меня не умирает, я верю, что я вернусь, а вот выдержат ли сердце и мозги после такого напряжения — вот в этом проблема. Я всё-таки надеюсь, что сердце выдержит, и ещё поработает и там, на Украине, и мозги, для того, чтобы восстановить то, что там разрушено. Я верю, потому что рано или поздно эта шизофрения, которая сейчас там творится, она должна закончиться. Мне хочется, чтобы пришёл мир, и мы начали искать точки соприкосновения, выстраивать дружбу и созидание. И я сейчас живу ради этого.

Без веры человеку вообще невозможно жить... Если бы я не верил в то, за что борюсь, я бы, наверное, не жил. Я за свою жизнь много повидал, и мне уже не хочется ни вилл, ни яхт, ни становиться кем-то великим и знаменитым, мне хочется единственного — вернуться, восстановить всё порушенное, и лечь спокойно, чтобы никто мою могилку не теребил, как сегодня это делают вурдалаки, которые воюют с кладбищами.

— Семь лет назад у вас был очень высокий социальный статус, и причитающиеся ему привилегии. Вы вели жизнь богатого человека. Какой является ваша жизнь сейчас? Можете о ней рассказать?

— Живу во многом благодаря друзьям, они помогают держаться на плаву. Доходов, тех, что были у меня в домайданной Украине, конечно, нет. Каждый день что-то ищу на существование себе. Пенсию, пособия какие-то я здесь не получаю, я не гражданин. Хотя, возможно, если бы обратился, думаю, помогли бы. Но я не обращаюсь, России и так есть, кому помогать, кроме меня. Ну и кредо у меня такое — я с себя ответственности за произошедшее на Донбассе не снимаю. Я был народным депутатом, я, наверное, на что-то мог повлиять, и не только я, а все мы, депутаты. Мы этого не сделали. Сейчас за нас это делает Россия. Поэтому, повторюсь, российскому государству есть, кому помогать теперь, кроме меня. Мне помогают мои друзья.

Раньше у меня была машина, два водителя, помогали по хозяйству мне. Сейчас я остался без помощников, водителей и машины, поэтому делаю всё сам: готовлю, делаю уборку, из дома практически не выхожу. И это для меня своего рода наказание — я очень общительный человек и привык общаться.

Отношение ко мне в России очень хорошее. Попадал в больницу здесь — отношение очень хорошее, очень человеческое. Было такое, что переходил дорогу — полицейский перекрыл проезжую часть, чтобы я мог перейти. Или не мог забраться в одно здание — тут же подбежали сразу четыре человека, подняли меня, помогли. Вообще отношение ко мне везде очень и очень хорошее, люди замечательные здесь. Поэтому я ни на что не жалуюсь.

Скучаю по своему дому, конечно, по Цурюпинску, по воскресным рыбалкам там.

Там осталось очень много моих друзей, многим из них сейчас тяжело, а я не могу им ничем помочь, хотя всегда это делал раньше. Из-за этого переживаю тоже. Но в целом стараюсь жить достойно, не плакаться, потому что я понимал, на что шёл, когда делал выбор уезжать из постмайданной Украины. И бороться, конечно, за её освобождение.

— Вы неординарный человек, который, на определённом отрезке своей жизни, добился очень большого успеха, такого, каким не могут похвастаться очень многие здоровые люди. Что вам помогло добиться успеха тогда, и что помогает не сломаться сейчас?

— Когда я засыпаю, мне постоянно снится детский дом — воспитатели, нянечки, учителя, некоторые из них были ветеранами Великой Отечественной войны. Их жизнелюбие, чувство собственного достоинства и справедливости, и их победа, которая была их целью. Меня это всегда вдохновляло, на эти воспоминания я опираюсь и теперь. Второе — это то, что у меня всегда была цель в жизни, есть она и сейчас, это моя борьба. Третье — это стремление к тому, чтобы оставить после себя что-то хорошее и полезное, нас так воспитывали. Меня всегда вдохновляет природа, люди, животный мир вокруг, сама жизнь в целом. Четвёртое — это стремление в любых, даже самых трудных обстоятельствах, оставаться человеком. И, конечно же, это вера в Бога.