Как можно меньше украинства на как можно меньшей территории
Как мы уже не раз говорили, в российском правящем классе есть очень влиятельный и могущественный слой, для которого в отношении СВО пределом мечтаний является заморозка по линии боевого соприкосновения. Сейчас эта «партия мира» вышла на новый виток своей публичной активности и агитации. Официальная позиция России отличается в сторону бóльшей адекватности, она озвучена президентом, несколько раз повторена его пресс-секретарём, а недавно и главой МИД в разговоре с Такером Карлсоном: четыре «новых» региона плюс нейтральный статус остальной Украины, вне НАТО.
Кроме того, Сергей Лавров упомянул гонения на русский язык и культуру, российские СМИ и Украинскую православную церковь, правда, без конкретных требований: «Это нарушение обязательств Украины по Уставу ООН. С этим нужно что-то делать». И почти каждый раз дополнительно оговаривается, что должно быть заключено не просто перемирие, а устойчивое мирное соглашение с юридическим признанием Киевом новых территориальных реалий и устойчивым обеспечением нашей национальной безопасности.
Эта программа относительно адекватна. Но именно относительно просто заморозки ради заморозки, по плюс-минус нынешней линии фронта и без мирного договора. Прежде всего, напомним, что нынешний конфликт имеет многие черты идейного, фактически гражданской войны, пусть и облачённой в межгосударственную форму. Перед нами противник, с которым не просто разногласия по поводу территорий или членства в военных альянсах, а проект «АнтиРоссия», доведённый сейчас до крайней радикальной формы.
Надо сказать, этот проект долгое время не смущал российское руководство, во всяком случае, когда был ещё на стадии «просто» «Украины не России». В подходе к двусторонним отношениям преобладал материально-деловой и корпоративный интерес, что считалось признаком «реализма».
Известный украинский политолог и политтехнолог Дмитрий Выдрин ещё в 2002 году говорил: «Известно, что ряд крупных российских фирм, нефтяных компаний спонсируют и поддерживают антироссийские, ультранационалистические партии и группы на Украине. И когда пытаешься узнать, в чём причина парадокса, они говорят: нам приходится через эту поддержку демонстрировать, что мы пришли не лоббировать российский интерес».
А в 2011 году Константин Косачёв, сейчас зампред Совета Федерации, а тогда глава думского комитета по международным делам, выступил против законодательного введения на Украине двуязычия: «Да, существует проблема русского языка, ясно, что значительная часть населения Украины продолжает им пользоваться, считая своим родным. Но так же очевидно, что если дать этому языку такие же полномочия и свободы, как украинскому, то от этого мог бы пострадать уже украинский язык, что было бы совершенно неправильно для судьбы государственности, для суверенитета Украины».
И после 2014-го российские лидеры не видели ничего плохого в «цивилизованном» украинском национализме.
Например, президент Владимир Путин так отзывался о Викторе Медведчуке: «Считаю, что он украинский националист, но ему не нравится такое определение. Он считает себя просвещённым патриотом Украины... его система взглядов основана на фундаментальных, если можно так сказать, трудах — тоже скажем условно — украинских националистов, которые писали свои работы ещё в XIX веке, потом позднее, это Грушевский, Франко, Драгоманов. Потом уже человек нашего времени — Черновол».
Есть много свидетельств, что изначальным замыслом СВО была механическая замена Зеленского в Киеве как раз на Медведчука. Мало сомнений, что и он бы потом начал строить на российские деньги (да ещё и на российских штыках) очередную «неРоссию», перетекающую в «антиРоссию». Мы это уже проходили с Кравчуком, обещавшим русским Украины благоденствие и всю полноту культурно-языковых прав, с Кучмой, на президентских выборах-1994 сулившим ввести государственное двуязычие, да и с тем же Януковичем. Но в итоге и этот замысел не реализовался — Зеленский на своём месте.
Тема нелегитимности Зеленского, периодически поднимаемая на высшем уровне, сейчас вновь задвинута в угол, переговоры, судя по всему, готовы вести именно с ним. Но где гарантии, что он, да пусть даже и некий его сменщик, продавленный Западом, но с сохранением текущей политической системы, буду выполнять даже подписанные с Россией бумаги? Гарантий никаких, точнее, весь предыдущий опыт говорит о том, что договорённости будут нарушены, и скорее раньше, чем позже.
Рассмотрим российско-украинский конфликт и через призму опыта обычных межгосударственных конфликтов и вообще отношений. Часто ли государство, потерпев болезненное поражение и потеряв часть территории, окончательно и бесповоротно смиряется с произошедшим? Бывает, но обратных примеров ощутимо больше.
Например, оккупация Бессарабии румынами в ходе гражданской войны и ослабления России. Через полтора десятка лет между двумя странами были восстановлены дипломатические отношения, были намётки и по более тесному взаимодействию в рамках европейской коллективной безопасности, но аннексию Бессарабии-Молдавии Москва никогда не признавала и при изменении геополитических реалий в 1940-м потерянное вернула. Япония имеет дипломатические и до поры до времени хорошие торгово-экономические и культурные отношения с Россией, но потерю Курил не признаёт и признавать явно не собирается. Азербайджан зафиксировал на бумаге перемирие с Арменией в 1994-м и четверть века пытался вернуть Карабах дипломатическим путём, а в итоге за два подхода вернул военным.
Но и юридическое смирение с потерями редко является окончательным. В 1921-м мы по Рижскому договору с поляками согласились с потерей Западной Белоруссии и Западной Украины, а в 1939-м их вернули. ФРГ в какой-то момент признала, пусть и с оговорками, независимость ГДР, а в 1990-м с ослаблением СССР и победой там капитулянтского курса Горбачёва-Шеварнадзе её не просто присоединила, а фактически аннексировала. Да возьмём те же современные российско-украинские отношения с другой стороны, мы признавали беловежские границы, но с изменением геополитических и внутриукраинских политических реалий вернули сначала Крым, а затем Донбасс и часть Новороссии.
Мы не будем во всех приведённых примерах сортировать стороны на «хорошие» и «плохие», насколько это вообще применимо к международной политике. Просто констатируем — не смиряться с территориальными потерями, пусть даже сделав это на бумаге, и использовать возникающие окна возможностей для возвращения потерянного это обычная нормальная практика. И это игра, в которую можно играть вдвоём.
При этом у стороны, получившей территориальное приращение, далеко не всегда есть возможность окончательно и бесповоротно застраховать себя от реванша противника. Но стратегически мыслящие политики стремятся хотя бы сделать такую страховку как можно более долгосрочной (опять-таки, без оценки моральных категорий, правоты и неправоты). Возьмём франко-прусскую войну 1870—1871 гг. В какой-то мере, кстати, «гражданская война внутри романо-германской семьи бывшей империи Карла Великого»: французские мыслители и деятели типа Буленвилье и Гизо выдвигали концепцию, что французская нация состоит из аристократов, наследующих германцам-завоевателям, и остальных сословий, наследующих завоёванным галлам; французская культура и Просвещение оказали огромное влияние на раздробленную тогда Германию; великий прусский король Фридрих II по-французски говорил и писал лучше, чем по-немецки.
Но в основном, если без лишних натяжек, просто межгосударственная война. Германия, как раз по итогам войны и благодаря ей объединившаяся вокруг Пруссии, одержала безоговорочную победу и присоединила Эльзас и Лотарингию. Через несколько лет Бисмарк, опасаясь французского реваншизма, решил добить соседей. Тогда другие великие европейские державы и в первую очередь Россия, не хотевшие изменения баланса сил, этому воспрепятствовали. К чему тогда привела бы война? Вероятно, как и планировал Бисмарк, к ещё большему французскому ослаблению. А так новая война вспыхнула через сорок лет. При явном желании самих немцев. Могла, кстати, и не вспыхнуть, как минимум именно в тот раз.
Ещё один пример, связанный с немцами, но и с нами уже непосредственно — стратегическое военно-дипломатическое планирование на исходе Второй мировой. Известный советский дипломат Иван Майский в своей записке на имя В.М. Молотова в январе 1944-го предварял свои соображения о новой архитектуре мировой безопасности таким тезисом: «Мне представляется, что нашей конкретной целью при построении будущего мира и послевоенного порядка должно быть создание такого положения, при котором в течение длительного срока были бы гарантированы безопасность СССР и сохранение мира, по крайней мере, в Европе и в Азии... Как этот „длительный срок‟ можно выразить в конкретных цифрах? Гадать о будущем, конечно, очень трудно и ручаться за какое-либо вполне точное число лет никто не возьмётся. Однако мой приблизительный расчёт сводится к следующему: если допустить, что СССР понадобится около 10-ти лет для залечивания ран, нанесённых ему войной, то длительный срок безопасности и мира, к которому нам следует стремиться при ликвидации нынешней войны, должен составить минимум 30. максимум 50 лет. Грубо говоря, речь идёт о жизни двух поколений».
Германию, кстати, по плану Майского предполагалось максимально демилитаризировать, денацифицировать и разделить на несколько частей. И всё равно допускался новый реванш через 30—50 лет. В какой-то мере предвидение оказалось небеспочвенным. ФРГ, пусть со временем вроде бы максимально отдалившись от наследия III Рейха и построив политическую культуру на покаянии за него, спустя 45 лет после войны поглотила ГДР, затем активно способствовала демонтажу Югославии (ведущие немецкие издания называли Югославию «историческим выкидышем, созданным версальским диктатом», а сербов «наследниками Чингисхана» и «учениками Хусейна»), поучаствовала в натовских бомбардировках Сербии, а сейчас играет заметную роль в украинском кризисе.
Сталин ожидал немецкого реванша в ещё более ранние сроки — весной 1944-го он говорил: «Промежутки между актами агрессии Германии всё сокращаются. Первый промежуток был 40—42 года, второй промежуток в 21 год, считая от 1918 до 1939 года... Германия сможет в какие-нибудь 15 лет возродиться. Поэтому мы должны думать не только о том, как кончить нынешнюю войну, которую мы, возможно, окончим победой, но и том, что будет через 20 лет, когда Германия восстановит свои силы». И его прогноз тоже в какой-то мере сбылся — во второй половине 1950-х бывшие высшие офицеры вермахта стали ведущими планировщиками и функционерами НАТО, а западногерманская армия ударной силой альянса в Европе. Как писал ветеран вермахта генерал Комосса в книге «Немецкая карта»: «Наши бывшие противники и новые друзья наседали на нас, желая получить себе в помощь немецкого солдата, главное, такого, каким они его знали по Второй мировой войне. Они охотно восстановили бы старые фронтовые дивизии, хотя, конечно же, ограниченной численностью, даже, возможно, одели бы солдат в старую форму вермахта. Во всяком случае, им грезился образ немецкого солдата, который смело сражался на широких просторах России с 1941 по 1945 г. ... В самом деле, так ли уж волновало тогда американцев, в какую форму будут облачены немецкие солдаты? Союзники могли бы пойти на многие уступки, лишь бы только получить, наконец, себе в соратники немецкого солдата в составе союзных войск».
Ещё раз затронем и армяно-азербайджанский пример. Между двумя карабахскими войнами был четвертьвековой промежуток. Но о неизбежности второй войны говорили постоянные обострения и пограничные конфликты, открытая милитаризация Азербайджана, имевший совершенно прозрачные цели союз алиевского режима с Турцией и многое другое. Тем не менее, успокоенность армянского политического класса и близорукость значительной части общества, позволившей победить, избраться и переизбраться Пашиняну с его партией, привели к катастрофическим последствиям 2020 и 2023 гг.
Подытоживая наши исторические ретроспективы через призму актуальной политики и военной обстановки, попробуем вывести формулу оптимального долгосрочного мирного урегулирования. Она примерно такова: как можно меньшее сохранение идеологии «антиРоссии», вообще политического украинства, украинского милитаризма, инфраструктуры и военной машины на как можно меньшей территории, с как можно меньшим сохранением за украинским государством природных ресурсов, логистических и географических преимуществ (выход к Чёрному морю, возможность использовать дальнобойное оружие и дроны, кокс Покровска, краматорский уголь, графит, марганец, неон, никель, титан, уран и сельхозресурсы Днепропетровской, Николаевской, Одесской областей, АЭС, трубопроводы) = как можно большая безопасность России на как можно более долгий срок. Верно и обратное.
При этом необходимость искоренения проекта «Украина — антиРоссия» и восстановления русского самосознания везде, где это возможно, совершенно не означает насильственного искоренения украинской самобытности, повседневного бытового уклада, языковых предпочтений и социально-культурных особенностей Центральной Украины и тем более дальше. Украинский этнос, воспринимай его как часть триединого русского народа или нечто более самостоятельное, а в последние десять лет и особенно три года укрепили и украинскую политическую нацию.
Однако СВО порождает и противоположные настроения, национальную дезинтеграцию и усталость от боевых действий. Преувеличивать и неправильно оценивать их не надо, неприязнь к Зеленскому, «могилизации» и «бусификации» не равны даже латентной русофилии. Однако надо постараться грамотно использовать их, и в рамках предложенной выше формулы мирного урегулирования и послевоенного устройства дать как можно бóльшему количеству украинцев возможность занять, допустим, то место, которое занимали шотландцы в Британской империи — а они, наряду с англичанами, были главными её строителями. Да и сами малороссы играли похожую роль в империи Российской.
Конечно, и тут важно чувство меры. «Дать возможность» никак не значит «умиротворять» каждого встречного льготами и положительными перспективами, а военные преступники, активные идейные русофобы и сотрудники режима должны рассчитывать на участь, соответствующую совершённым деяниям, тяжести этих деяний и их квалификации специалистами от юристов до психологов с психиатрами.
