Памяти свободного мира
Раньше всё было просто. Всё было устроено так: у нас — колхоз, у них — рай. У нас были газета «Правда», ударники социалистического труда, посевная, собрание сочинений Георгия Маркова, цензура-главлит-спецхран и нудные рассуждения о вредном влиянии буржуазной идеологии на молодёжь.
А у них — о, у них была волшебная, немыслимая свобода: кто Богу молится, кто курит сигару, положив ноги на стол, кто танцует стриптиз, и каждый говорит то, что хочет. И даже чуть позже, когда советский колхоз развалился, и началась смута, и когда у нас самих образовалась возможность положить ноги на стол, в том числе и в самом плохом смысле слова, — западный мир оставался всё тем же образцом идеального общества, где разрешено всё, что не запрещено, а запрещено очень немногое.
И вот что важно: мы их боялись, мы от них закрывались, а они нас не боялись, им было всё равно. Снятый в Америке фильм или изданную в Европе книгу полвека назад требовалось сто раз проверить под лупой, повертеть так и этак: нет ли там чего контрреволюционного, упаднического, буржуазного? И только изредка, с большим скрипом можно было эту иностранщину пропустить. Тогда как на той стороне какой-нибудь наш степенный политический обозреватель с бакенбардами и в дымчатых очках мог сколько угодно разгуливать по зловещим трущобам Нью-Йорка, рассказывая о страданиях трудящихся под гнётом капиталистов, и продавались коммунистические газеты, и любая враждебная вроде бы пропаганда, хоть тебе товарищ Гэсс Холл, хоть Ленин и Троцкий, хоть Мао, была доступна для всех желающих, которых, впрочем, было немного. Западный мир был расслабленным и свободным, он был уверен в своей правоте и своей победе, в своём наглядном торжестве перед лицом этих унылых провинциальных режимов, где флаги с парадами есть, а джинсы и кола — в вечном дефиците.
И вот настал день, когда всё драматически изменилось.
Буквально несколько лет назад мы с нарастающим изумлением начали наблюдать за тем, как некогда совершенная информационная и политическая машина заграницы стала всё больше и больше цензурировать, блокировать, запрещать, выгонять и клеймить позором за неправильные слова, за ненужное мнение, за лишние мысли. И если когда-то давно подобным репрессиям подвергались только совсем уж полубезумные личности вроде «отрицателей Холокоста», то теперь список табуированных (если высказался не так) сюжетов пополняется в лихорадочном ритме: феминизм-харрасмент-расизм-мигранты-трансгендеры-ковид-культурная апроприация-Путин-Трамп-конфедераты американского юга позапрошлого века-колониализм-преступность в гетто... И когда приходит новость, что Youtube, этот альтернативный всемирный телевизор, официально анафематствовал любые ролики с сомнениями в итогах выборов (нет, не наших) — это уже воспринимается как рядовое чиновничье распоряжение. Ну да, сомневаться нельзя, так и запишите. А что тут такого?
И, разумеется, эта машина теперь гоняется за своими русскими противниками.
То уничтожит инстаграм известного писателя только за то, что тот публикует фотографии донецких сепаратистов (не сцены насилия, нет, всего лишь портреты), то ликвидирует видеоканалы нашего нынешнего «иновещания», а то даже разыскивает и удаляет на своих огромных платформах какие-то мелкие ресурсы, виновные в том... Честно говоря, уже и неясно, в чём именно. Мы уже давно не знаем, кто, как и почему занимается этой цензурой по фейсбукам с ютьюбами, и никаких нет по этому поводу предупреждений и списков того, что нельзя. Действуют правила то ли кафкианской, то ли оруэлловской реальности: хорошая цензура — та, что не рассказывает, что вам можно, а что уже нет. Она работает как нехороший сюрприз.
И куда только делась эта благодушная расслабленность, что позволяла во второй половине двадцатого века спокойно терпеть всех этих советских корреспондентов и коммунистических агитаторов? Их преемников теперь принято бояться, с ними ведут борьбу, как с сорняками на огороде. И нет больше разницы между товарищем цензором «там» и товарищем цензором «тут», нет разницы между бывшим свободным миром и нашим гоголевским и салтыково-щедринским. Вякнул что-то не то? Будешь наказан как нашими скучными роскомнадзорами и минюстами, так и блестящими глобальными корпорациями. Словом, ноги на стол больше уже нигде не положишь, кончилась наша старая мечта.
Но почему мы и они достигли такого грустного равенства в несвободе? Про наших-то Запрещай Иванычей мы всё знаем, они тут всегда сидели и сочиняли для нас всё новые и новые ограничения: то хворост нельзя из леса носить, то костёр жечь, то кур держать. Дело привычное — родина. Но что случилось с такой привлекательной некогда заграницей? Как она-то сама себя потеряла?
Можно предположить, что в двадцать первом веке изменилось само западное общество. Оно перестало быть миром общего блага, миром благополучия и комфорта для среднего класса и для местного большинства, превратившись в странную кентаврическую общность богатых и нищих, миллиардеров и мигрантов, закрытых корпораций и экзотических меньшинств. На смену мистеру Смиту, с его картинной женой, двумя блондинистыми детьми, домом, автомобилем и газонокосилкой, в качестве фундамента государства пришло какое-то неведомое страшилище, которое то ли приехало из Гаити, то ли сменило пол, то ли закуталось в хиджабы-буркини, то ли всё сразу для надёжности. И уж конечно, коллективный разум системы чувствует, что эти новации категорически не нравятся обывателям, пусть не любым (кого-то уже и перевоспитали), и всё-таки очень многим. А если нужно защищать ценности непопулярные, непонятные, диковатые, тут уже сложно проявлять то архаическое добродушие, что было когда-то в отношении советских обозревателей в дымчатых очках. Тут нужно блокировать и репрессировать, чтобы сидели тихо и не задавали лишних вопросов. А то поднимется какой-то смутьян, может, местный, может, из России, да и спросит: а почему старая культура белых народов принадлежит всем на свете, и Шекспира с Анной Болейн можно использовать и перекраивать как угодно, превращайте их хоть в эскимосов, хоть в гермафродитов, но не дай Бог использовать в рекламе или на модном показе африканские косички, ведь если ваших прапра не привезли с экватора, то вы взяли чужое. Нет ли тут некоторого неравенства? Неприятный вопрос. Так что лучше принять меры, чтобы царило благостное единомыслие.
Западное общество делается таким уязвимым в своей пропаганде сумасшедшего дома, что ему просто необходимо вводить точно такую же цензуру, какая всегда нужна нашим чиновникам, но для другого: для подкрепления того печального факта, что у них — вилла и яхта, а у вас пенсия маленькая.
Мы живём теперь между двумя несвободами, двумя цензурами — местной и мировой. И нам не на кого больше смотреть в поисках идеала: тут — колхоз, но и там, честно сказать, совхоз, просто выглядит более модным. И, может быть, так даже лучше, когда нет иллюзий, когда нет наивных фантазий, что где-то там, далеко-далеко, всё легко и всё разрешено.
Рай на земле отсутствует.
Заблокирован общим решением Роскомнадзора и Гугла.
Дмитрий Ольшанский
