Споры о том, плохим или хорошим было наше государство, совершенно неуместны. Интервью с Натальей Нарочницкой
Президент Фонда исторической перспективы Наталия Нарочницкая дала интервью «Литературной газете». Нарочницкая — доктор исторических наук, автор книг, переведённых на многие языки мира. Особенно популярны её труды о Второй мировой войне — «За что и с кем мы воевали», «Партитура Второй мировой», «Великие войны ХХ века». Эксперт рассказала, в чём опасность пересмотра истории и кто заинтересован в дискредитации исторических заслуг России.
– Наталия Алексеевна, даже во времена холодной войны вопрос фальсификации истории не стоял так остро, как сейчас. Почему всё вдруг встало с ног на голову? Открылись документы, о которых мы раньше не подозревали?
– В эпоху холодной войны началась невиданная в век князя Меттерниха и князя Горчакова идеологическая брань, стороны поливали друг друга грязью, а в военных планах подсчитывали, сколько раз мы можем друг друга уничтожить. Но никто никогда не подвергал сомнению роль СССР как главного победителя фашизма. Никто никогда – ни политики, ни политологи – не отождествляли германский нацизм с идеей коммунизма, справедливо с научной точки зрения считая их антиподами. Да и Гитлер сгноил собственных коммунистов в тюрьмах.
Но с горечью могу сказать: никогда бы на Западе не посмели так беззастенчиво менять трактовку истории, если бы первыми не стали топтать нашу Победу наши же собственные либералы. Именно они начали, и этический барьер был сорван.
Раз в самой стране-победительнице это стало легитимной дискуссией, то почему же и Западу не воспользоваться удобным случаем и не удовлетворить свой комплекс неполноценности?! Они же были вынуждены быть благодарными нам, нашей жертве, чуждой России, за своё освобождение, за свою жизнь, за свою демократию. Ещё Данилевский писал: «Запад не признаёт нас своими… Европа видит поэтому в Руси и в славянстве не чуждое только, но и враждебное начало. Как ни рыхл и ни мягок оказался верхний, наружный, выветрившийся и обратившийся в глину слой, всё же Европа понимает, или, точнее сказать, инстинктивно чувствует, что под этой поверхностью лежит крепкое, твёрдое ядро, которое не растолочь, не размолотить, не растворить, – которое, следовательно, нельзя будет себе ассимилировать, претворить в свою кровь и плоть, – которое имеет и силу, и притязание жить своею независимою, самобытною жизнью… Европе трудно – чтобы не сказать невозможно – перенести это. Итак, во что бы то ни стало, не крестом, так пестом, не мытьём, так катаньем, надо не дать этому ядру ещё более окрепнуть и разрастись, пустить корни и ветви вглубь и вширь». И дальше он прозорливо предсказывает, что все средства всегда будут хороши.
На Западе споры о пересмотре истории начал немецкий философ, ученик Мартина Хайдеггера Эрнст Нольте. Он косвенно оправдывал гитлеровскую идею и экспансию, обосновывая её тем, что идея фашизма родилась в ответ на идею коммунизма. Назвал все события в Европе в период с 1918 до 1945 года «всеевропейской гражданской войной», что было абсурдом. Но поскольку Нольте презирал и либеральную западную систему, он сам стал изгоем политологии, в которой 50 лет назад было неслыханным преступлением оправдывать нацизм и фашизм. Но его идеи постепенно были взяты на вооружение…
Сначала журналисты, потом депутаты начали писать, что СССР был таким же тоталитарным монстром с аналогичными амбициями. Изменилась и трактовка самого смысла невиданной мировой войны. Война, оказывается, была не за то, чтобы француз остался французом, эстонец – эстонцем, татарин – татарином, поляк – поляком (а не свинопасом или горничной для Третьего рейха), а за американскую демократию. Мол, главный грех нацизма был именно в тоталитаризме, а не в расовой теории и необузданных амбициях подчинить весь мир.
Но тогда все понимали умом или сердцем, что война была за само право остаться в истории нациям с культурой, с прошлым, с настоящим и будущим, с правом выбирать свою судьбу. Быть или не быть! Вот за что была война. А уж демократия, монархия, общество секулярное или религиозное – это был вопрос второй, если не третий. Именно тогда само собой ушло противоречие между коммунизмом и демократией, мир в сознании людей разделился на фашистское чудовище и тех, кто ему противостоял.
Удручает, что прежде всего приходится полемизировать с нашими собственными воинствующими, оголтелыми «антисоветчиками» – на деле ненавистниками российского великодержавия в любой его исторической форме. Они почему-то обрушивают свой ненавистнический пафос лишь на сталинский СССР, объявляя его воплощением вселенского зла. Были бы добросовестными отрицателями любого репрессивного начала, так отметили бы Робеспьера и Дантона, чьи жертвы на душу населения не превзойдены до сих пор, Кромвеля и других «героев» западной истории, заливших кровью свои страны в революционных и идеологических экспериментах.
Споры о том, плохим или хорошим было наше государство, совершенно неуместны, потому что беда тогда случилась не с государством – политическим институтом, вселенская угроза нависла не над государством, а над Отечеством. Это разные вещи. Государства во все эпохи несовершенны и греховны, так было и тысячу, и 500 лет назад, и до 1917 года, и в СССР, и в сегодняшней России. Государство греховно, потому что греховны мы. А Отечество вечно. Оно дано нам для постоянного исторического делания. Как сказано в послании апостола Павла: «Для сего преклоняю колени мои пред Отцем Господа нашего Иисуса Христа, от Которого именуется всякое отечество на небесах и на земле».
На всех языках Отечество не территория, не страна, а «ланд», земля. Русской землёй князья русские клялись, когда ещё не было единого русского государства. Угроза, которая нависла над советской страной, на самом деле воспринималась людьми как некое вселенское зло, не противостоять которому независимо от отношения к власти значило обессмыслить все предыдущие стояния за национальную жизнь – и на Чудском озере, и на Куликовом поле, и против Наполеона… Русская эмиграция, ненавидевшая советскую власть, на 80 процентов желала победы Красной армии, рассказывал мне Никита Ильич Толстой, выросший в довоенном эмигрантском Белграде.
Нам и европейским народам угрожало перестать быть нациями, стать материалом для чужого исторического проекта – человеческой массой без культуры, без языка, без веры, без образования… Гитлеровский проект, германский нацизм бросал вызов всей монотеистической цивилизации, потому что в центре была языческая доктрина природной неравнородности людей и наций. Эта доктрина позволяла оправдывать завоевательные планы в отношении территорий, которые никогда не были в орбите немцев. Если бы Германия после Версальской системы просто боролась за сопредельные территории, которые утратила в ходе Первой мировой войны, это ничем бы не отличалось от предыдущих войн прошлого. Но она провозгласила право завоёвывать и превращать в рабов всех. И это философски полная противоположность коммунистической идее, в которой на алтарь всеобщего человеческого счастья и равенства надо было положить всё национальное и пожертвовать им. В гитлеровской доктрине германцы, тевтоны – раса господ, а все остальные – раса рабов, подлежащих утилизации по мере необходимости. Отождествление нацизма и коммунизма философски и исторически абсурдно.
Наш Фонд с сохранением газетной вёрстки переиздал статьи американских и британских военкоров времён Сталинградской битвы. Потрясающие репортажи! Британские и американские журналисты восхищены русским духом, героизмом русского солдата. Репортёров и редакторов, читателей в США и Британии не волновало тогда, что армия именовалась Красной. И никакой борьбы тоталитаризма с демократией, ничего скептического, никаких подлых оговорок в статьях и в помине не было, никто эту призму не применял. Наоборот, мы были союзниками, и с каким сопереживанием, восхищением эти корреспонденты писали в лондонской «Таймс», «Нью-Йорк таймс», в «Чикаго трибьюн»! Именем Сталинграда названы площади во Франции, в Италии… И никто не собирается их переименовывать.
– То есть мы первыми начали топтать собственную историю?
– Только нам, русским, и в этом наша колоссальная слабость, свойственно, разочаровавшись, топтать свою историю до полного уничтожения. И это особенно черта «российской» интеллигенции. Но Карамзин хорошо сказал об отношении к своей истории: «Всё это нами сотворено, а значит, наше». Нельзя выбрасывать из истории ни одной страницы. Даже те, что не хочется повторять, надо переворачивать, не глумясь над жизнью отцов. Сначала пламенные большевики действительно рассматривали Россию как хворост для пожара мировой революции, им ненавистно было всё, что составляло красоту и сущность русской жизни, – иконы, почитание семьи… Всё это подлежало разрушению до основанья. А пока они это пытались делать, Максимилиан Волошин предупредил: «А вслед героям и вождям / Крадётся хищник стаей жадной, / Чтоб мощь России неоглядной / Размыкать и продать врагам, / Сгноить её пшеницы груды, / Её бесчестить небеса, / Пожрать богатства, сжечь леса, / И высосать моря и руды…» Это и вознамерилась сделать гитлеровская Германия. Не то ли самое происходило в 90-е, только под улюлюканье и аплодисменты опьянённой «новым мышлением» интеллигентской номенклатуры?
В 30-е годы стало ясно, что мировой революции не будет, а будет мировая война, прежде всего против ещё шатающейся от потрясений и раздираемой распрей России. И в ней нечего рассчитывать на пролетарскую солидарность братьев по классу – они, одетые во вражескую форму, будут одержимы не вселенским равенством, а мировым господством. И выиграть можно только с опорой на свою историю и деяния предков. С исторической свалки вернулись имена Александра Невского, которого «красная профессура» называла классовым врагом, Кутузова, Суворова… Отец мой рассказывал, как на глазах менялась идеология в самом отношении к истории. Отцу в 1917-м было 11 лет, он учился в гимназии. По словам отца, 20-е годы были хуже 30-х, хотя брат его сгинул в 30-е годы. В 20-е годы и гибло не меньше – только без процессов и обличительных речей «вышинских», просто увозили и расстреливали гимназисток, архитекторов… Именно в 20-е годы шло тотальное глумление над всей историей и культурой дореволюционной России, что попытались почти возродить их наследники и внуки – нынешние постсоветские западники. (Дай им волю, они своих лагерей понастроят). Царей Мейерхольд в своих постановках изображал давящими блох и испражняющимися на сцене. Как вам его девиз – «эстетический расстрел прошлого»?! Во время Пасхи комсомолки и комсомольцы ходили, неприлично «облапившись», что тогда было шоком, и с плакатами: «Парни и девки, любитесь сколько угодно!», «Долой капиталистическую власть родителев!».
В 30-е годы началось возвращение истории. Это обеспечило восстановление элементов традиционного национального самосознания. Когда напал внешний враг, чтобы не просто отнять часть материального достояния, а лишить вообще права на историю, взыграло национальное чувство, прибитое на время классовым интернационализмом. Пролитая за Отечество кровь в Великой Отечественной войне в какой-то мере очистила нас от скверны братоубийственной Гражданской войны. Была соединена вновь, казалось бы, разорванная навек нить русской и советской истории! Вообще любой народ сражается за Отечество, когда нападает внешний враг, какие бы символы ни были на знаменах. Каким бы ни было наше государство в те времена, война была Великой, Отечественной и Народной… Я это знаю и по рассказам своей мамы – партизанки, молодой учительницы, которая, будучи связной партизанского отряда на оккупированной территории, не боялась в погребе своего дома полгода прятать еврейскую семью. Мама была арестована, прошла тюрьму, фашистский концлагерь, бежала, награждена медалью…
Наша неизбывная вина в том, что именно наши отечественные ниспровергатели в своей ненависти к великодержавной России и СССР – то есть всех её форм (идея революции им-то близка, помните «Дети Арбата»: «не тех арестовывают», не тех расстреливают, а других надо и можно!) – первыми начали топтать наш жертвенный подвиг. Тем самым открыли шлюзы для давно копившегося ревнивого отношения к нашей Победе. Нельзя глумиться над собственной историей. Надо со смирением думать над истоками как взлётов, так и падений и распада. В 90-е мы совершили грех библейского Хама. Нам за это кара сегодня.
В последнее время всему миру вновь явлена наша государственная воля и честь, что вызывает на Западе недоумение, зависть и даже истерику. Недавно таксист в Париже с завистью сказал мне: «У вас самостоятельный правитель – прямо скала, а у нас…» И махнул рукой. А владелец маленькой гостиницы во французской провинции подарил мне бутылку вина со словами: «Отдали бы нам годика на четыре вашего Путина, мы бы вам его вернули, он научил бы нас, как стоять на своём, а не слушаться Брюсселя». Я была растрогана.
– Наталия Алексеевна, депутат Государственной думы Валентина Терешкова предложила обнулить президентские сроки Путина. Что вы думаете по этому поводу?
– Захар Прилепин пошутил, что Терешкова второй раз слетала в космос. А если серьёзно, это интересный шаг. С юридической точки зрения такой подход правомерен. Конструкция меняется, меняется тип разделения властей – исполнительной и законодательной, содержание поста президента наполнится другими полномочиями. Это как бы новое государственное устройство. Ну как во Франции. С 1946 года там была Четвёртая Республика, а с 1958-го, с реформ конституции де Голля до сегодняшнего дня, – Пятая, в ней сменяемость, но в 1958-м всё было заново. Слова Сергея Собянина весьма метки: президент, которому запрещено выбираться в следующий раз, априори не может быть сильным в заканчивающийся период его власти. А теперь у нас открыт вопрос о вакансии и интрига сохраняется. Элита, которая гадает, строит схемы, на кого ориентироваться в 2024-м году, вынуждена работать!!! И, хочется верить, будет стараться работать. Это интересный тактический ход президента, а решать будет народ и сам действующий президент. На выборы никто никого не гонит, и уж точно никого не принуждают голосовать. В советское время агитаторы ходили по квартирам. Сейчас этого нет. А дальше опять сменяемость.
Мы переживаем сложный период. Явный застой экономики, падение рубля, финансовые трудности, снижение спроса на нефть – нашу палочку-выручалочку, хотя запас прочности существенный. Санкции, фронда Турции… Эрдоган – мастер политического зигзага, ему ничего не стоит всё в одночасье поменять, врага сделать другом, и наоборот. Идёт серьёзная дипломатическая игра, которая позволяет нам решать многие проблемы. Американцы, кроме санкций, ничего не могут, это политическое бессилие, однако эмиссия доллара – это больший инструмент давления, чем ядерное оружие, которым лишь бряцают, но не воюют.
Нужна очень сильная преемственная политика и отлаженный механизм управления и принятия решений, сильная воля. Для государства и будущего в обнулении сроков президента я ничего плохого не вижу. К тому же это тонкий ход, как в шахматах.
– А как вам предложение о досрочных выборах в Государственную думу?
– Не вижу в этом необходимости. Содержание мандата депутата не меняется. Он ответственен только перед своими избирателями и партией. Не вижу никакого иного наполнения мандата депутата. Какой политический расклад в Думе есть, он и повторится, может быть, с небольшими отклонениями.
– Наталия Алексеевна, мои внуки спрашивают: в какой общественно-политической формации мы живём?
– Все термины из прошлого – «капитализм», «капитализм с человеческим лицом», «социализм»… – устарели. Мир очень изменился. Теория Маркса, которая в своё время очень много дала миру и науке, как любая теория, исчерпала себя как программа. Часть его прогнозов совершенно неприменима к сегодняшнему дню. Смешно говорить, например, о постоянно увеличивающейся доле пролетариата и его диктатуре. Этот класс в развитом мире в подавляющем меньшинстве и доля его сокращается. 80% населения так называемого западного мира – это вовсе не рантье, предсказанные Марксом во второй половине XIX века, а люди, работающие в самых нужных областях, рождены научно-технической революцией, когда наука стала непосредственной производительной силой общества. Программисты, инженеры, врачи, адвокаты…
Сказать, что мы живём при каком-то капиталистическом строе тоже нельзя. Но гримаса звериного капитализма 90-х осталась травмой в сознании общества. Государство сейчас всё-таки много делает, но это не системно. Именно настоящего социального государства мы пока не построили. То, что в новую Конституцию внесён большой блок социальной сферы, очень важно. Это юридическая рама, обязывающая государство снизу доверху по-настоящему выстраивать социальное государство, тем более в стране, где и до кризиса большая часть населения жила, прямо скажем, небогато, а сейчас обнищала.
Вообще, христианский мир стоит на пороге какого-то нового «-изма». ХХ век преподнёс нам два эксперимента с идеями эгалитаризма – уравнительности всего и вся. Мы её реализовывали с энтузиазмом и излишней радикальностью в материальной сфере. Безусловно, добились немалого. Но выявились и непреодолимые в рамках идеологии ограничения, которые лишали стимула к развитию и сковывали человеческие возможности. А на Западе эгалитарная идея развивалась больше в нравственно-философской сфере. Запад и пришёл к постмодернистской философии – вытеснены великие духовные и культурные основы и ценности: вера, честь, долг, целомудрие, семья… За эти ценности великие европейцы готовы были отдать жизнь, а сейчас это всё померкло на задворках жизни. Обесчещенная Лукреция захотела умереть? Какая ерунда! Верная жена ничем не лучше неверной, «право на сексуальность» (это из одного феминистического документа) – право человека! – твердят феминистки и ЛГБТ, а возражать им уже неполиткорректно. Им надо освободить индивида от любого традиционного порядка вещей – религиозного, национального, нравственного, национально-культурного, а теперь уже и биологического. Человек волен поменять и свою богоданную природу, красота и уродство, грех и добродетель – всё условно… Извращение поднято на флаг, претендуя на равенство в достоинстве с нормой… Где грань между правдой и ложью, добром и злом? Зло уже кричит о себе как равное добру.
Европейские консерваторы едины со мной в таком пессимистическом взгляде. Но только в России можно спорить на эти темы. На Западе же сейчас вообще всё меньше свободы мнений и суждений, которой мы – советские интеллигенты – в 60-70-е годы завидовали. Постмодернистская философия овладела командными высотами в образовании, культуре, информации, управлении, проявляет черты нового тоталитаризма и все повадки своего недавнего оппонента – советского идеологического аппарата. Это неприятие любого инакомыслия, политический остракизм для оппонентов, манихейское деление мира на вселенский прогресс и тёмный недемократический «Мордор».
Но история без нравственного целеполагания – это и есть философия «конца истории». Если нет грани между грехом и добродетелью, добром и злом, то исчезает нравственный выбор, который был нервом творчества и великой европейской литературы, где герой – воплощённый долг. К чему сегодня монологи Гамлета и Макбета? Зачем гибли мученики за Веру, Отечество?
Нелишне вспомнить судьбу Римской империи. У них была демократия, у них был форум, у них было римское право, Колизей, термы, виадуки, водопровод… Но они погрузились в гедонизм – жизнь как источник наслаждения, плоть с её пороками встала над духом… И римлян завоевали варвары, которым не нужны были ни демократия, ни термы, ни виадуки, ни водопровод…
– Разве перекормленная, считающая себя элитой известная прослойка нашего общества не повторяет путь самовлюбленных римлян, о которых вы только что сказали? Наслаждение ради наслаждения, бряцание бриллиантами, непомерно раздутое самомнение…
– Ну, это не про элиту, к которой много претензий, но которая всё же работает. Это скорее про «пену», брызгающую на нас из блогов и гелендвагенов. Таковы ядовитые плоды в лице небольшой, но, увы, громкой части молодёжи. А что удивляться?! ТВ и СМИ с 90-х создавали ложные стереотипы беззаботно-легкомысленного («бери от жизни всё!») «успешного» человека, который не отягощён сомнениями нравственного порядка. Такой тип на самом деле отсутствует на Западе. В США молодёжь, особенно студенчество, – одна из самых обременённых заботами категорий (выплаты кредитов на образование, машину, жильё), культ удовольствий как жизненное кредо американской молодёжи просто чужд. А у нас СМИ беззастенчиво тиражируют поведение этих презренных, никчёмных козявок, которые в роскошных лимузинах гоняют по Москве. На самом деле их мало, но это колет глаза. И почему мы о них постоянно слышим по ТВ, читаем в интернете?! Они же того и ждут! Они больше ни на что не способны, они сами по себе НИЧТО. Если их игнорировать, пузырь лопнет.
Об элите сложнее… К ней сейчас относят скорее уже не столько богатых, сколько чиновников, а их легион, и это уже социальная проблема. Заметьте, ещё лет 15 назад объектом возмущения были олигархи и крупный бизнес, символом которых, как явления, стала Рублёвка. Сегодня же большее отторжение и возмущение вызывает чиновничество, сращивание денежных потоков и власти, и это куда более опасное явление, чреватое расколом общества и недоверием к власти и государству.
Имущественное неравенство, к которому мы не привыкли, перешло границы приемлемого. Люди, приветствовавшие право на собственность и богатство, чувствуют, что такой разрыв – это уже не по-божески. Тем более в обедневшей стране, где захват собственности в 90-е навсегда останется в сознании как аморальный акт. Я никогда не была за «уравниловку», но масштабы неравенства сейчас непристойны для XXI века и демократии.
Мы всё-таки привыкли к эгалитаризму. В прошлом обществе у людей было уважение к тому, кто выше интеллектуально, кто образованнее, кто обладает талантом, и их больший достаток не оспаривался – как достигнутый трудом, талантом. А 90-е годы породили другие ценности. Я помню, как с экранов ТВ учили людей стать «успешными». В одной программе предостерегали: «Поменьше смотрите на своих родителей, среди них мало успешных людей!» А какой критерий успешности? Или можно идти по трупам? Интересно, какое общество успешнее – где меньше греха или где газоны ровнее?..
Но примерно с 2000 года вдруг неожиданно для «реформаторов» меняется критерий успешности. Я читала серьёзные социологические исследования. В 90-е годы в списке главных показателей и целей жизни на первом месте были карьера, высокие доходы и атрибуты – иномарка, дача, дом, отдых в тёплых краях. В 2000-м году – вдруг семья, хорошие отношения с друзьями, родными. А на вопрос, какое преступление нельзя оправдывать ни при каких условиях, 92 процента респондентов в том исследовании ответили – «измена Родине»! 92% – это даже не большинство. Это интегральная характеристика общества в целом. Я перекрестилась – Россия спасена.
– Прятать деньги в офшорах за рубежом – это не измена Родине?
– Неправедно и быстро нажитое богатство интуитивно создаёт беспокойство и рождает желание его скрыть. Во всём мире так. Там ещё уклоняются, прежде всего, от огромных налогов, которые у нас куда меньше. Мы здесь не единственные. Сейчас идёт кампания по всему миру возвращать из офшоров, важно последовательно это проводить – и кнутом, и пряником.
Возвращаясь к вашему вопросу об «общественно-экономической формации», об «изме» – давно думаю об этом. Мне кажется, должен быть построен «христианский социализм». Не такой социализм, при котором мы жили, с его ограничениями и запретами и распределением сверху по идеологическим критериям скудного блага, что мало побуждает. Хотя и оттуда можно и нужно взять немало хорошего, неслучайна сейчас оправданная ностальгия по ряду тех социальных механизмов. Меня ещё в 90-е изумляло, как можно было, восстанавливая неотъемлемое право человека на собственность, на возможность заработать и даже разбогатеть, не заявить о нравственной раме: «Честный производительный труд есть долг перед Богом и людьми, одно из высших предназначений человека». В середине XIX века признанный западник и крупнейший русский историк К.Д. Кавелин предупреждал о том, что только сейчас начинает осознавать атеистическую экономическую мысль: «Личная собственность становится началом гибели и разрушения, когда не будет умеряема другим организующим началом».
Но главная проблема все же не в офшорах. На повестке дня – усилия государства по выравниванию жизни в провинции и в столице. Столицы во всём мире – особое явление. Это Вавилон, куда стекаются и таланты, и пороки. У нас же провинция радикально отличается от столицы. До сих пор есть места, где люди живут в XIX веке. Многоукладность делает нашу страну очень сложной – в культуре, в образе жизни, в быту, в отношениях между людьми... Государство, мне кажется, только сейчас озаботилось этой темой.
Кстати, именно Россия, мы – модель мира с его великими перепадами. Америка не может быть моделью мира. Она не признаёт чью-то инакость, а русский человек изначально жил с людьми иной веры, иных традиций и всех втягивал в своё государственное строительство. Мы принимаем инакость других. Это делает нас «уживчивыми», как писал Достоевский. «Нам внятно всё – и острый галльский смысл и сумрачный германский гений!» Но культурный и социальный контраст между жизнью тысяч маленьких городов и национальных автономий и столицей выходит за рамки приемлемого. Триста километров от Москвы – и другая жизнь. Нужен национальный проект, национальная программа развития малых городов, чтобы развивалась вся страна. Медленно всё меняется, контраст не уходит. Он за пределами разумного.
– Прочтёшь декларации иных госчиновников, министров… У них баснословные доходы. Они что, не понимают, что это неприлично? Ощущение, что они и народ живут в разных мирах, в разных измерениях. Что кто-то цинично эксплуатирует святую любовь русского человека к Отечеству в своих политических интересах. Они по-другому, чем мы, простые смертные, понимают государственность и Отечество, о которых мы говорили выше?
– Меня это удручает. Я не думаю, что наши чиновники высокого ранга должны быть стеснены в средствах, но объемы их продекларированных доходов, конечно, баснословные, и это подрывает всякое доверие. Но это не ново в истории: ненасытное богатство с его атрибутами – часами за миллионы, автомобилями саудовских принцев, скульптурами в саду – психология из грязи в князи.
– Это раздражает народ, рождает недоверие к власти. Получается, что в политике одни представления о порядочности и чести, а в жизни – другие?
– В последние годы арестовано немало мэров, губернаторов, высоких чинов силовых структур… Диву даёшься, а как они спят?! Тут слово кому-то не то сказал, всю ночь переживаешь, не обидел ли. А они… Как они не боятся Божьего суда? Опять же, одними посадками этот порок не ликвидировать. Ибо коррупция даже в экономике – явление отнюдь не экономического характера. Дискуссии по этому вопросу до сих пор сводятся к совершенствованию законов, к способам выявления преступлений, к карательным мерам, к реорганизациям полицейских органов, к критике судебной системы. Однако всё свидетельствует о более глубоких причинах столь масштабной болезни национального организма. Искать же их давно пора в области сознания. Как известно, в обществе, утратившем понятия греха и стыда, законы бессильны. Горе тому обществу, где от преступления удерживает лишь страх перед уголовным наказанием.
Как ни банально это звучит, нужна воспитательная работа с детства. Если навыки для практической деятельности новому «homo economicus» («экономическому человеку»), которого так стремились создать реформаторы, оказалось получить несложно, то способность к нравственному саморегулированию своих поступков и целей возникает только из воспитания в определённой системе ценностей, прежде всего – религиозной. Нас хотя бы воспитывали на русских сказках, где вознаграждаются смелость, жертвенность, доброта, нестяжательство, где героя без всякого ханжеского морализаторства и аскетизма двигала этика достаточности, а у девушек – и кротость… Сейчас герой американских мультиков, да и герои новых отечественных телесказок – удачливый нахал. Да, они милые, весёлые, смешные, но – удачливые нахалы… Почему детям не читают Л. Толстого – «Корова», «Фальшивый вексель»? Где сказки с нравственным посылом? Почему школьников не водят на пьесы Островского?
И всё-таки знаю немало и бизнесменов, и чиновников, людей высокого положения, которые воспитывают своих детей по законам достоинства и чести, готовы ради дела и собственным состоянием пожертвовать, а не сбежать в кризис, обобрав своих сотрудников. Сможет ли это стать достаточным противовесом разложившейся части? Мы наплодили поколение, которое не стесняется богатства без чести. А от управленческой элиты, от класса чиновничества, от правоохранителей общество ждёт большего соответствия идеалу, чем от обычного человека.
– Многие из этих «успешных людей» прямо или косвенно управляют нашим обществом…
– На самом верху очень разные люди, одни близки мне по мировоззрению, другие нет. Уверяю, честных у нас на всех поприщах и на улице гораздо больше, иначе мы давно бы уже друг друга съели. Просто Человеку свойственно гораздо острее и болезненнее воспринимать грех, а норму он не замечает – как само собой разумеющееся, что доказывает, что человек создан Богом для добра, но природа его испорчена, уязвима для соблазнов.
– Наталия Алексеевна, я намеренно обостряю ситуацию, чтобы рельефнее видеть проблему…
– То, что в повестке дня должна стоять эта тема – безусловно. Это большое национальное задание. Без оздоровления сознания, без усилий всего общества и жёстких действий государства не родится иная наша элита, без восстановления доверия в обществе нет будущего у самых правильных доктрин. Быстро, по «встречному плану» такие вещи не получаются. В любом обществе одновременно идут как процессы разложения, так и процессы созидания и оздоровления. Какое возобладает? Всё в наших руках. В Конституцию можно записать всё что угодно, но страна будет такой, какими будем мы.
