«Желтый» декабрь 18-го. В Париже хоронят неолиберализм
Фундаментальные причины протестов «желтых жилетов» не в высоких ценах на бензин, и даже не в ошибках Эммануэля Макрона – всё это следствия. Самые массовые французские протесты, развернувшиеся в ноябре-декабре 2018 года, имеют гораздо более серьезную почву, чем очередное недовольство очередным правительством. Франция бунтует против неолиберализма, 30-летняя эпоха которого завершается глобальным кризисом.
Чтобы понимать тот вызов, который сегодня брошен Франции, следует обратиться к истории.
Вторая Мировая война нанесла Франции колоссальный ущерб – страна буквально лежала в руинах. Дабы преодолеть послевоенный ужас, Четвертая республика встает на рельсы государственного дирижизма в исполнении Шарля де Голля. Ряд промышленных отраслей был национализирован, внедряется система экономического планирования. Общество и даже французская буржуазия, потерпевшая сокрушительное поражение в 1930-1940 годы, поддерживают голлизм как единственное средство реанимации страны.
Рецепты де Голля срабатывают. Конечно, не будем забывать и о гигантской помощи от США в рамках Плана Маршалла. Так или иначе, Франция добивается впечатляющих результатов: за президентство де Голля ВВП вырос с 608 млрд. долл. в 1960 году до 1,43 трлн. долл. к 1970 году. Технологический рывок, совершенный в этот период, изменил облик французской экономики. Возникла передовая индустриальная Франция с ее хорошо известной автомобильной, авиационной и атомной промышленностью. Однако опережающие успехи развития изменили социальную структуру общества, а, это, порой, бросает не меньшие вызовы, чем отсутствие каких-либо успехов. В мае 1968 года поколение «шестидесятников» выступило против чрезмерного дирижизма, требуя от властей обновления и демократизации.
В результате этих событий Франция сохраняет голлистский дух национального развития, при этом удовлетворяя социальный запрос «Красного мая». Таким образом, послевоенная модель была скорректирована и в первой половине семидесятых годов триумфальное шествие индустриальной Франции – продолжилось.
Однако уже к середине десятилетия запал этой эпохи начал стремительно исчерпываться. А нефтяной шок 1973 года, весьма больно ударивший по экономике, фактически завершает послевоенное «золотое тридцатилетие».
Именно на этом изломе начинает давать ростки французский неолиберализм. Пришедший к власти на волне кризиса Жискар д’Эстен начинает либерализацию экономики. Был взят курс на частичную денационализацию промышленности и снижение протекционизма. Были введены льготы для бизнеса и ослаблен контроль государства над трудовыми отношениями. При этом, на ряду с либерализацией, правительство практически не тронуло французское социальное государство. Однако ближе к восьмидесятым годам французская элита уже отлично понимала, что послевоенную модель развития с доминирующей ролью государства и бойкой внешней политикой в духе генерала де Голля – не спасти.
Последняя попытка реанимировать эту модель была осуществлена Франсуа Миттераном в виде так называемого «левого эксперимента». Но его программа потерпела крах. Тогда «Великая Франция» нашла выход в зарождавшемся Евросоюзе и обретающих невиданные масштабы международных финансово-экономических отношениях. В 1983 году Миттеран начинает неолиберальный разворот, который окончательно завершится в конце восьмидесятых. В эти годы правительство активно сокращает социальные расходы, проводит приватизацию, снижает налоги для бизнеса – словом, осуществляет всем хорошо известные либеральные реформы.
Для правящей элиты неолиберализм дал пусть и непопулярные в обществе, но неоспоримые результаты: за счет урезания госрасходов экономика возвращается к росту, а частный сектор торжествует как никогда ранее. Подключение Франции к процессам глобализации рождает новую французскую буржуазию – финансово-банковскую. И в последующие два десятилетия она будет активно «пожирать» индустриальную Францию. Ведь неолиберализм – это когда важен не столько автомобиль «Пежо», сколько рыночная капитализация компании и ее представительство на главных биржах мира. И ничего, если запчасти для легенды французского автопрома производятся в Китае.
Ровно это и происходило с экономикой Франции на марше неолиберализма – шла ее активная деиндустриализация, промышленность бежала в Азию. Неолиберализм, стерший всякие границы, поставил французский рабочий класс на одну ступень с китайскими рабочими. Тем самым, не оставляя никаких шансов первым. Впрочем, тот приток капитала, который обеспечивал финансовый сектор и сектор услуг, нивелировал многие издержки. В девяностые годы дети французских рабочих променяли промышленные цеха на офисы и нельзя сказать, что сильно сожалели о таком раскладе.
Однако за прошедшие 30 лет баланс между реальным и финансовым сектором был критически нарушен. Так, согласно данным Всемирного банка, доля промышленности в ВВП уменьшилась с 27,8% в 1980 году до 17,4% в 2017 году. При этом доля сферы услуг, включающую и финансовый сектор, выросла с 57,8% в 1980 году до 70,3% в 2017 году. После кризиса 2008 года этот дисбаланс стал еще ощутимее для экономики. С тех пор внешняя торговля Франции является хронически дефицитной. К 2017 году дефицит достиг рекордных 74,9 млрд. долл. Безработица колеблется в пределах 9-10%, а среди молодежи превышает 22%. Внешний долг достиг 94% ВВП. Наконец, сильно давит на социально-экономическую ситуацию и миграционный кризис.
Таковы результаты смещения экономических акцентов с внутреннего развития на глобальные финансы.
Характерно, что выход из этой ситуации не нашло ни одно из последних правительств. Консерватор Саркози, не имея иных рецептов французского величия, втянул страну в ливийскую авантюру. Однако посеянный в Ливии хаос не дал французским нефтеконцернам усилить там свое присутствие и нарастить поставки нефти на внутренний рынок. Кроме того, война спровоцировала гигантский поток беженцев в Европу.
Президентство Франсуа Олланда и вовсе оказалось периодом упущенных возможностей.
И к следующим выборам в обществе уже явно вызрел запрос на демонтаж неолиберальной модели. Все громче звучали лозунги о вреде евроинтеграции, глобализации, мультикультурализма и политики бюджетной экономии, нашедшие отражение в программах правого «Национального фронта» Марин Ле Пен и левой «Непокорившейся Франции» Жан-Люка Меланшона. На выборах 2017 года в сумме их поддержали 40% французов – в большей степени Северная Франция, где сосредоточена промышленность и высока безработица.
Однако страх перед довольно радикальными переменами, вроде выхода из ЕС и активизации протекционизма, перевесил, обеспечив победу Эммануэлю Макрону. Но что предложил Франции бывший министр экономики правительства Олланда? В его арсенале мер по преодолению кризиса не нашлось ничего лучше и новее старых неолиберальных рецептов, которые использовали ранее д’Эстен, Миттеран и Жак Ширак. Макрон увеличил единый социальный налог на пенсии и упростил трудовое законодательство в пользу работодателя. Упорно желая спасти финансовую буржуазию, рожденную глобализацией, он заменил солидарный налог на состояние – налогом на дорогую недвижимость. Тем самым выведя из-под налогообложения акции, облигации и другие ценные бумаги. Надо сказать, здесь он переплюнул даже предшественников. В 1987 году неолибералы отменили солидарный налог, но уже через два года, под давлением общественности, вынуждены были его вернуть.
Наконец, правительство Макрона пошло на повышение топливного налога, и здесь-то резьбу и сорвало.
Расчет на старые меры, которыми руководствовались «учителя» Макрона – оказался большой ошибкой, потому что нельзя войти в одну и ту же воду дважды. Когда Миттеран, а затем Жак Ширак изрядно «ощипали» социальное государство – они понимали, что взамен вытолкнут Францию с ее мощным научно-технологическим базисом на мировой рынок. И этот бренд притянет капиталы как магнит, что сгладит социальные потери. Макрон, пытающийся в очередной раз «ощипать» французов, делает это в период глубокого кризиса мирового рынка. Выгоды, которые были возможны в «ревущие девяностые» - там и остались. И единственный выход из этой ситуации кроется в признании конца эпохи неолиберализма и возвращении к политике национального возрождения. По крайней мере в той степени, в которой сегодня это возможно, увы, Франция не может вернуться в «золотое тридцатилетие» де Голля-Помпиду.
Но упорное спасение умирающей эпохи – поведет Францию по гораздо худшему и трагичному сценарию.
