Джон Леннон — первый планетарный пиар-проект
В этом году у Джона Леннона целых два больших юбилея: 80 лет со дня рождения (9 октября 1940) и 40 лет со дня смерти (8 декабря 1980), когда он был застрелен в Нью-Йорке неким религиозным фанатиком.
Кто он, этот человек, родившийся в совершенной безвестности и вознёсшийся на вершину успеха? Прежде всего, он, конечно, икона. Раньше иконописцы писали лики святых, иконописцы современные (культуртрегеры и массмедиа) пишут лики поп-звёзд. Это началось не с Леннона. Но его образ занимает в этой иконографии особое место.
Детям второй половины ХХ века ливерпульская четвёрка заменила культурных богов. Джон Ленин и Пол Макаренко — как любовно (и весьма тонко) окрестили у нас талантливую парочку. Действительно, геополитический ветер истории менялся, Ленин и советская школа становились более неактуальны, мир начинали завоёвывать новые силы, а с ними — и новые смыслы. А новым смыслам нужны были новые лица. Леннон и Маккартни и стали этими новыми лицами.
Мы уже писали о том, как и почему эта «четвёрка портовых гопников», безусловно, талантливых и артистичных, оказалась вознесена на вершину успеха, став «иконой» молодёжной революции 1960-х. Это, если совсем кратко, произошло потому, что такая икона была необходима. Потому что так работают технологии. И — выбор пал на них.
Согласимся с критиком Пьеро Скаруффи, будучи музыкально не слишком интересной и вполне заурядной группой, так сказать, «квинтэссенцией мейнстрима», «Битлз» идеально соответствовали желаниям публики и своих фанов: «вот их фанаты — это действительно феномен» (Scaruffi, Piero. A History of Rock and Dance Music 1951—2008). Скажем даже более: они гениально предвосхищали ожидания публики. Что для профессиональных технологов не так уж и трудно. (Как заметил Виктор Пелевин о вечных акторах исторических процессов: «Они всегда оказываются там, куда в следующее мгновение будет дуть ветер. Переползать же с невероятной сноровкой в нужное место им помогает то, что они сами же этот ветер создают»).
Уже за той «магией» и «магнетизмом» «Битлз», о которых все без устали твердят, которые заставляли поддаваться их, в общем, непритязательным эстрадным мелодиям и видеть в них чуть ли не какое-то откровение — чувствуется не только природный дар, но и большая работа профессиональных психологов и пиар-технологов. Почему, например, перед самым стартом битломании из группы вышвырнули барабанщика Пита Беста? Если мы внимательно посмотрим на группу с Бестом и Старром, сразу увидим разницу. Бест одновременно слишком красив и слишком нормален — типичный белый английский парень (он и прожил после отставки совершенно нормальную человеческую жизнь: работа, семья, 50 лет женат, две дочки и внук). Требовалось же нечто иное — чуть ненормальное, даже, может быть, безобразное, но в меру, и с дразнящим ароматом: нечто обаятельное, прелестное, тонко влекущее, слегка искушающее, обещающее нечто чудесное... Что? Конечно, прежде всего сексуальное освобождение и успех.
Борис Гребенщиков как-то заметил: «... рок-н-ролл базируется на протесте. Но этот протест от самого начала и до самого конца заключается в том, что вокруг меня очень много красивых девушек, а рядом со мной их значительно меньше, чем этого хотелось бы. Весь рок-н-ролл кричит: „Женщину мне в постель! Немедленно! Желательно несколько!‟ Бивис и Баттхед — вот вся политика, что есть в рок-н-ролле, и другой никогда не будет...» Сказано, пожалуй, слишком едко (интервью есть интервью), но по сути исчерпывающе верно.
Разумеется, и сами «Битлз» не отличались пуританством. Скорее, их образ жизни времён битломании можно назвать одной нескончаемой дионисийской оргией. «Чем, ты думаешь, я занимался во время гастролей все эти годы? У меня перебывала уйма девиц», — признался однажды Джон своей первой жене. Гастроли «Битлз» он описывал словом «сатирикон»: «Куда бы мы ни приехали, начинался вертеп». И этот дионисизм апологизируется соответствующей философией: так, «симфонический» финал «Сержанта Пеппера» противопоставляет образу Смерти четыре тысячи девичьих «щёлок», исполняющих священный танец жизни и «Фаллос Поэта».
Тонко, искусно настроенная сексуальная энергия, источаемая группой — вот чего добились кудесники, работающие над имиджем «Битлз». Несомненно, все предыдущие годы ведущие пиар-технологи Мэдисон-авеню внимательнейшим образом изучали опыт Ленина, Троцкого, Гитлера, Геббельса, Муссолини, поэзоконцертов Аллена Гинзберга и битников, покорявших стадионы ораторским и поэтическим словом. Но Джон Леннон стал лучшим из них: идеальным гитлером, настоящим Большим Братом оруэлловской антиутопии. Ну не то, что и в самом деле стал. Он всегда был тем, кем был — вполне заурядным парнем, не блещущим ни особым умом, ни философией, ни поэтическим талантом. Сочинитель модных песенок — да, это о нём. Но то, что сотворили из него волшебники мирового пиара — это и, правда, настоящее чудо.
Вот, скажем, одно, почти наугад выбранное признание типичной фанатки «Битлз». Некая Сэнди Стюард (в начале 1964 года ей было пятнадцать, она жила со своими состоятельными родителями в Нью-Хэмпшире и училась в девятом классе средней школы) вспоминает: «Как-то с мамой мы ехали в нашем „роллс-ройсе‟ в супермаркет... По радио передавали „I want to hold your hand‟. Тогда я впервые услышала „Битлз‟. Я просто обалдела! Вот это да! С ума сойти! Ни одна мелодия никогда на меня так не действовала. Потом оказалось, что многие девочки в школе, услышав эту песню, почувствовали то же самое... Я бредила Джоном. Он всё время мне снился... Когда на меня накатывало плохое настроение, я умела вызвать сновидения о Джоне — просто ложилась, думала о нём и засыпала. Это были совершенно изумительные сны.
В них мы с Джоном чего только не выделывали. Мы любили друг друга, и об этом я рассказывала на другой день своим подружкам. Не все сны были сексуальными, но большинство уж точно — и такие реальные! Я говорила и думала о них день и ночь. Отец уверял, что это у меня пройдёт, а я в ответ кричала: „Никогда, никогда, никогда!‟ Если жить становилось невмоготу, я шла к себе в комнату и оказывалась наедине с моими любимыми „Битлз‟, особенно с моим дорогим Джоном. От них я получала то, в чём отчаянно нуждалась. Ведь богатое общество, в котором я жила в Нью-Хэмпшире, ничего не давало ни уму, ни сердцу. Я не любила ни школу, ни дом. В „Битлз‟ я находила оправдание и цель жизни, даже когда кругом оказывалось черным-черно и безнадёжно».
Что-то из области средневековых суккубов и инкубов, не так ли? Ну и, конечно, да — тоска по новому единству взамен утраченного. Утраченного в Германии 40-х, в Америке 50-х, а Англии 60-х, СССР 70-х. И рок-группа, как нечто сверхмодное, сверхсексуальное — и в то же время совершенно единое, сплочённое, подобно новой модерновой семье взамен старой, патриархальной, отмирающей, более не нужной. Того, что раз и навсегда должно быть отменено.
Это, конечно, было возможно только в Англии с её чисто белым бэкграундом и её «островным», «клубным», индивидуалистским культом. И потом, Америка была всё ещё слишком религиозна, слишком консервативна. Тот же Элвис — белый парень, поющий чёрным голосом: розовые штаны, чёрная кожаная куртка — крутейший замес, настоящее торнадо! Но, в сущности, вполне консервативный парень: любил маму, пел кантри, дружил с Никсоном, критиковал «Битлз» за левизну. Революции же требовалось нечто иное: то, что навсегда и безвозвратно уводило бы детишек из дома...
Или, возьмём знаменитое остроумие «Битлз», которым все восхищались. Лично я ничего особо смешного в их интервью и ответах прессе не вижу, всё это довольно банально и совсем не умно — но да, есть вся эта раскованность, свобода, обаяние, та особая энергетика, которая брызжет из глаз и заставляет удерживать внимание, принимая любую чушь, которую мелят их рты, за откровение — всё это, несомненно, есть, и это действительно может покорять. Это особая харизма руководителя секты, конферансье или диджея. Природный, конечно, талант, но которому можно и научиться, развить, и грамотные психологи знают, как это сделать... Говорят же, что Лев Троцкий брал уроки влияния на толпу у самого Зигмунда Фрейда и его ближайших учеников.
Что касается истерии битломании, то и её создать совсем не так трудно, как может показаться, имея в руках соответствующие технологии. Одним из первых такого рода опытов стала в своё время искусно созданная продюсерами и газетчиками эпидемия «листомании» (дамский психоз, царящий на концертах Ференца Листа), убедительно и много раз описанная (и о чём, возможно, стоило бы рассказать отдельно).
А вспомним, как во время Первой мировой войны господам Бернейсу и Липпману удалось, по заказу администрации Вильсона и используя только разрабатываемые тогда технологии пиара, казалось бы, невероятное: буквально перевернуть общественное мнение страны из состояния абсолютного нежелания воевать в состояние настоящей военной истерии. Конечно, путём бесконечной лжи и провокаций. Но — важен ведь результат! Кстати, говорят, что именно Уолтер Липпман курировал на высшем уровне первые американские гастроли «Битлз». Даже если это легенда — она весьма показательна.
Искусно нагнетаемая истерия, сочетаемая с особой наглостью подачи — манера радио-диджея Мюррея (Кея) Кауфмана, раскручивающего битломанию в Штатах времён их первых гастролей — вот лицо битломании вблизи. В той же логике «управляемого хаоса» работала и вся эта революция, основной боеголовкой которой стали четыре парня, объединённые именем The Beatles.
Конечно, и сам Джон осознавал свою роль «большой либеральной иконы», и не был чужд мессианского комплекса, порой срываясь в настоящее самообожествление. Вспомним хотя бы его знаменитое неосторожно брошенное «мы стали популярней Христа». В другой раз (как рассказывал Пит Шоттон, близкий друг Джона), вызвав Маккартни, Харрисона и Старра на собрание в Apple Corps, Леннон (находясь, очевидно, под воздействием наркотиков) заявил, что является реинкарнацией Христа, и потребовал выпустить по этому случаю официальный пресс-релиз. Заседание было прервано на обед, после чего Леннона, видимо, отпустило, тему закрыли и более к ней не возвращались.
Одним словом, нет ничего удивительного в том, что именно Джону суждено было стать ликом оруэловского Большого Брата 60-х, мессианской иконой новой пост-религии, три источника и три составные части которой — секс, драгс, рок-н-ролл — стали вдохновением поколения хиппи.
Владимир Можегов, публицист
